«Села на эти три тонны угля и начала плакать»

Елена из Подмосковья называет замкнутым кругом свои попытки вернуть с войны домой мужа, которого мобилизовали, проигнорировав медзаключения. Сколько таких случаев в России — неизвестно, статистики об этом нет, но публикации о них появляются в разных регионах России. Добиться соблюдения законодательства в таких ситуациях удаётся редко. Семья Ольги из Приморского края смогла это сделать — на это ушло больше полугода. Журналистка Катя Слоникова поговорила с родственниками мобилизованных, которые столкнулись с системой реабилитации и увольнения со службы, и рассказывает, почему так сложно отстоять свои права и что этому может помочь.

Эту историю мы публикуем вместе с изданием «Черта»

«Мы доверяли властям»

— Я была на 100 процентов уверена, что он вернётся. Мы доверяли властям: нам сказали, что если его болезнь — язва двенадцатиперстной кишки — подтвердится, то его отпустят. Но вместо комиссии мужа направили на учения в Беларусь, а потом — в зону спецоперации. Из полка для выздоравливающих его перевели в штурмовой отряд «Шторм». В середине декабря 2023 года он сообщил товарищу по рации, что его затрёхсотило [ранило]. С того момента я его не слышала, — рассказывает Елена**, жена мобилизованного из Московской области.

С Сергеем** они жили в гражданском браке. По словам Елены, в 1996 году перед срочной службой в армии ему присвоили категорию А, которая так и осталась в военном билете, хотя в 2006 году у него диагностировали язву двенадцатиперстной кишки. Обычно с таким диагнозом присваивают категорию B.

В сентябре 2022 года, когда в России объявили частичную мобилизацию, секретарь Совета при президенте России по развитию гражданского общества и правам человека (СПЧ) Александр Точёнов сказал, что россиян с категорией В «ни в какие зоны боевых действий не пошлют и призывать не будут». В том же месяце Сергея мобилизовали. Елена больше полугода пыталась добиться увольнения мужа из армии по состоянию здоровья, однако результаты медобследований, рапорты командирам и обращения в прокуратуру игнорировали.

Сотрудники военкомата не хотели смотреть на его медицинские документы и ссылались на систему ЕМИАС, в которой база с заболеваниями призывников с 2016 года. О язве Сергея там ни слова. Ему сказали, что направят на медкомиссию и вернут домой, если болезнь подтвердится. Но в итоге его отправили на учения в Беларусь, а потом — служить в одну из воинских частей.

В конце июля 2023 года Сергей приехал домой в отпуск и решил пройти обследование. Елена обрадовалась, что в госпиталях Вишневского и Бурденко можно пройти платный осмотр, но Сергея там не приняли. Елене сказали, что военнослужащим, кроме острых случаев, в обычной больнице лечиться нельзя, только в военном госпитале, но туда не попасть без направления врача. А получить направление без подтверждённого диагноза невозможно. «Замкнутый круг», — говорит Елена.

В итоге Сергей пошёл в частную клинику, где ему подтвердили несколько диагнозов, в том числе язву. С этими документами он вернулся в часть и написал рапорт, чтобы его отправили на лечение.

Это было в сентябре 2023 года. Елена говорит, тогда они с мужем подумали, что на этом всё закончилось. На всякий случай Сергей оформил на жену доверенность, чтобы она могла представлять его интересы в госструктурах. Но вместо лечения Сергея оставили жить в казармах воинской части. В середине октября его перевели в полк выздоравливающих в Наро-Фоминске.

Местный терапевт после обследования признал его «абсолютно здоровым», но снимки с осмотра не отдал. На выходные Сергею можно было приезжать домой, и он опять пошёл в частную клинику, где ему снова сделали гастроскопию. Елена была на приёме вместе с мужем.

— Меня вызывают в кабинет, показывает снимки на экране: весь кишечник и желудок в кровоподтёках — эрозии стали течь. Несколько из них увеличились в размерах и теперь находились не только в кишечнике, но и в желудке. Следующий этап после эрозий — язва, а если все они откроются, то это может быть и летальный исход. Язва открывается от чего угодно: от стресса, недосыпа, — рассказывает Елена.

Когда Сергей вернулся в казарму, он показал результаты обследования врачу и командиру. Но уже на следующий день в воинской части стали готовить документы для его отправки в зону боевых действий.

Утром в день отправки Сергею позвонил сослуживец и сказал, что не поедет в новую часть, потому что позвонил в штаб дивизии и выяснил, что в другой части их нет по документам, и неясно, на каком основании их туда переводят. «Тут мы стали опасаться, не понимали, что происходит. Но муж наступает на те же грабли во второй раз: надо съездить, у меня же все медицинские документы на руках, проверят и вернут», — вспоминает Елена.

Вечером Сергей уехал в часть, а через несколько дней написал, что попал в отряд «Шторм», штурмовое отделение.

— Потом у них забрали военные билеты, вернули через три дня. Сергей свой сфотографировал: по билету он всё время числился в выздоравливающем полку, его никуда не переводили. Муж сказал, что им в «Шторме» выдали бэушные бронежилеты с дырочками и запёкшейся кровью. Может, с раненых сняли, может — с уже мёртвых.

Ещё через три дня Сергей позвонил жене и сказал, что они уходят на задание: «Я тут представил, как ты будешь жить без меня? Я не хочу тебя одну оставлять. Я же как собака — всё равно вернусь». Через девять дней, 13 декабря, от Сергея был ещё один звонок, после чего Елена ничего о нём не знала несколько месяцев.

— 23 декабря мне позвонил его сослуживец: муж по рации передал ему, что его затрехсотило. Потом мне сообщили, что он находится в местном госпитале. Но я не могла с ним связаться. Каждый раз знакомые утешали тем, что из госпиталя нельзя звонить, поэтому нужно просто набраться терпения и ждать.

С осени 2023 года Елена писала депутатам, звонила на горячую линию Кремля, чтобы мужа вернули. Она обращалась и к уполномоченному по правам человека в России Татьяне Москальковой.

— От Москальковой мне позвонили и сказали: «Извините, это не в нашей компетенции». А вот мне интересно: право на лечение в чьей компетенции? Лечиться — это не право человека?

На свои запросы Елена получала отписки. И она, и Сергей звонили в гарнизонную прокуратуру — уже после того, как он попал в штурмовой отряд. Там им пообещали, что с ситуацией разберутся, но найти мужа Елене удалось только через несколько месяцев.

— Я приходила в гарнизонную прокуратуру. Помощник прокурора сидел и играл зажигалкой, пока я рассказывала свою проблему. Он даже не попросил показать документы. Провела там целый день. Помощник сказал, чтобы перезвонила ему вечером: «Ну, можно попробовать его вернуть, наберите меня в 17:00». Я набрала — он не взял, набрала через час — то же самое. Прихожу на следующий день, а помощник начинает от меня скрываться: его «нет» на месте, — вспоминает Елена.

Она нашла Сергея лишь в апреле 2024 года. Рассказывать, где он был и что с ним сейчас, не хочет: говорит, после этой истории у неё сильно подорвалось здоровье.

«С головой никто не работает»

— Муж начал орать во сне. Когда сидим вместе, [у него] как по щелчку стекленеют глаза, льётся пот, он начинает кричать, может меня не узнать. Ему врач запретил держать оружие в руках, — рассказывает Ольга**, жительница Приморского края.

Её мужа, Александра**, мобилизовали 22 сентября 2022 года. В августе 2023-го он попал под обстрел и получил травму позвоночника.

— Нейрохирург в краевой больнице при осмотре сказал: «У вас беда. Одно неудачное движение — инвалид на всю жизнь». А в Сергеевском госпитале [военный госпиталь в Приморском крае] было по-другому: «Ну, ты же сюда зашёл на двух ногах? Категория А, годен».

Ольга считает, что Александр нуждается не только в физической реабилитации, но и в психологической: после возвращения с войны у него начались панические атаки.

— Саша сидел на диване, пока мама варила кофе. Он побелел, вода из кожи пошла [вспотел], началось сильное сердцебиение, глаза стеклом. Человека не узнаёшь вообще, мимика лица меняется. Очень страшно. Мы испугались, вызвали скорую, — описывает Ольга один из приступов.

Медики скорой помощи диагностировали Александру паническую атаку и гипертонию и дали направление к врачу в краевую больницу. Тот назначил полное обследование, после которого Нине сказали, что ситуация с психикой у мужа будет ухудшаться, поэтому лечиться нужно сейчас — потом будет поздно. Ольга и её свекровь Лидия Антоновна** рассказывают, что, когда в июле 2023 года Александр первый раз приехал домой в служебный отпуск, он был будто в прострации. Тогда же начались и вспышки агрессии, хотя до мобилизации он был «добрым весельчаком».

— Удивлялся: у нас как будто бы войны нет. Там пацаны умирают каждый день, а здесь все гуляют, пьют. Мог кинуться в лицо мужскому полу с предъявой: я там, а ты здесь. Мы не сразу поняли, что это такое. Нам сказали, что это нельзя вылечить, но можно немного загасить. Во время второго приезда [после ранения в августе] начались полноценные приступы: может убежать на второй этаж в доме, а потом спрашивать, как сюда попал. На следующий день извиняется: понимает, что происходит, но не может контролировать.

Ольга и Лидия Антоновна обращались к психиатру в государственной клинике, но тот сказал, что «с Министерством обороны дела не имеет». «Голова „не решается“, это очень страшно», — говорит Ольга.

Приехав в отпуск первый раз, Александр успел обследоваться в государственной больнице, а потом начал проходить военно-врачебную комиссию (ВВК). В октябре тесты на психическое состояние показали, что ему стало хуже. Александра направили в санаторий на реабилитацию, где были массаж, электрофорез, ванны с грязями и минеральной водой.

— Конечно, эти процедуры полезны для позвоночника, но с головой никто не работает. Мне кажется, главная проблема у него — в голове, — считает Ольга. Консультации психиатра в программе реабилитации не было.

Лидия Антоновна говорит, что после этого Александру стало ещё хуже, о чём свидетельствовали и результаты психологических тестов. Ольга не уверена и в том, что ваннами и физпроцедурами решили проблему со смещением позвонка: говорит, нужна операция или надо класть мужа на вытяжку. Но добиться этого они не смогли.

— То, что он наденет бронежилет 25 килограммов, пробежит с автоматом сто метров и упадёт, никого не волновало. У него ещё было сотрясение мозга, сильная контузия от удара.

В декабре, после санатория, Александра направили на ВВК в госпитале, а после нового года положили в психиатрическое отделение. Там он пробыл 50 дней, а потом пришлось проходить ещё одну ВВК. По словам Ольги, спустя несколько месяцев мужу наконец дали заключение, что он не пригоден к военной службе. Сейчас адвокат готовит документы на списание.

— Это очень долгий путь, — говорит Ольга.

«Над нами как будто смеются»

Семья Ольги с двумя детьми 9 и 11 лет живёт в небольшой деревне в Приморском крае. До мобилизации мужа Ольга работала бухгалтером, но когда Александра забрали, ей пришлось уволиться из-за свалившихся на семью забот. Дом они топят углём и дровами.

— Мы заказывали уголь днём 22 сентября [2022 года], и вечером нам приехало три тонны угля. На следующий день мужа мобилизовали, — рассказывает Ольга. — Я гараж не могу открыть: уголь вывалили прямо рядом с гаражной дверью. Села на эти три тонны и начала плакать. Потом с мамулей и папулей вёдрами таскали. Выдали пятилитровки детям, и они нам помогали.

В октябре 2023 года Ольга и Лидия Антоновна ездили на приём к главе района — обсудить хозяйственные вопросы, как теперь справляться без мужчин. По словам Ольги, тот взял номер её телефона, но ей никто так и не позвонил. Женщины говорят, им помогает глава поселения: зимой отправил трактор, чтобы помочь расчистить снег на участке.

— В начале мобилизации нас бросили на произвол судьбы: мужиков туда, а нас здесь. Не хватает мужской помощи: у нас в деревне у многих нет отопления, нужны дрова. Прошлой зимой у нас выпал снег до второго этажа. Женщинам тяжело самим всё расчищать, копать, носить, колоть.

Ольга рассказывает, что ещё до ранения мужу задерживали военные выплаты, не начисляли надбавки, которые положены по закону жителям Дальнего Востока.

— Нужны адвокаты, вы так и напишите, — говорит Лидия Антоновна. Юрист помогал им добиться выплат, а сейчас готовит документы для увольнения Александра со службы по состоянию здоровья. — Без адвокатов мы никто, а военных юристов не хватает. Такого понятия даже нет: мы так называем адвокатов, которые сами прошли через военную систему и знают, к кому обращаться, куда писать. Не надо жалеть денег. Сначала мы своими силами добивались, потом нашли юриста и стало намного проще: держимся благодаря ему. Это не сильно ударило по нашему бюджету, на адвоката денег не жалко потратить.

На Дальнем Востоке, как и во многих других регионах, есть чат родственников мобилизованных. В нём, в частности, обсуждают проблемы с выплатами, просят помощи в поиске пропавших на войне родственников.

— Кто-то погиб — человек удаляется, новый борт [мобилизованных] отправили — у нас прибавление в чате.

Ольга говорит, что удалившихся из чата много. Она рассказывает про Марию**, которая тоже состояла с ней в чате. У неё дочки-двойняшки. Папу они не знают: им было чуть больше года, когда он погиб.

По словам Ольги, мать двойняшек несколько месяцев не могла добиться статуса вдовы: ей прислали похоронку, в которой написано, что тело «из-за наступления ВСУ эвакуировать не смогли, поэтому признали без вести пропавшим». Добиться нужного документа помог адвокат.

— Там ещё и слух пустили, что он жив. Над нами как будто смеются, — с горечью говорит Ольга.

Она показывает две фотографии: на первой муж Ольги стоит возле пункта сбора, на второй — уже на передовой. Кажется, что разница между фотографиями — минимум год: на второй мужчина будто осунулся и постарел. Оказалось, что второе фото он сделал спустя 16 дней после мобилизации.

Ольга говорит, в первые дни мобилизации автобусы не могли вовремя отойти от пункта сбора, потому что женщины на них кидались.

По рассказам Ольги и Лидии Антоновны, им удалось помочь списать одного знакомого:

— У него вот какая история: во время боя он с сослуживцами оказался в блиндаже, а украинцы не знали, что они там. Их танками сутки топтали, а когда они поняли, что украинцы уже ушли, потихоньку из этой земли вылезали и как кроты ползли к своим. Одного из них списали, у нас получилось. И так радостно — как будто своего списали.

Через полчаса должно закрыться кафе, в котором мы сидим. Ольга показывает мне фотографии мужа, детей и снега, который выпал у них прошлой зимой.

— Знаете, я вот думаю, что Бог есть. Точно есть. Если наш ещё жив, значит, его Бог для чего-то хорошего бережёт. Мы в это верим. И сдаваться не собираемся.