«Завтра они могут запретить сандалии. И кто им что скажет?»

Аян мечтает о ребенке, а у Ани с Настей он уже есть, вот только они не могут сказать ему, что любят друг друга. Два Марка решили пожениться во что бы то ни стало — для этого один из них остался по паспорту женщиной. Генрих и Тэль еще только мечтают узаконить свои отношения, а пока помогают другим ЛГБТ-людям и укрывают у себя трансмужчину, который сделал мастэктомию. Виолетта украдкой носит юбки по ночам и на всякий случай держит при себе газовый пистолет. Журналистка Арина Рубль узнала у квир-людей из разных регионов России, как изменилась их жизнь после запрета «движения» ЛГБТ, чего они боятся и о чём мечтают.

Эту историю мы публикуем вместе с изданием «Черта»

«Либо ты в этом живёшь, либо отсюда уезжаешь». История Ани и Насти

Аня и Настя** — музыкантки: играют живую музыку в барах и клубах Томска. Ане 32, она разведена, воспитывает семилетнего сына и шутит, что выросла в однополой семье — с мамой и бабушкой. Для Ани отношения с Настей — первые с человеком своего гендера. Насте 26, она росла в семье строителей, никогда не была за границей и всегда знала, что ей нравятся девочки, даже когда встречалась с парнями.

На вопрос, зачем встречаться с парнями, если они не привлекают, Настя отвечает, что с детства считала себя асексуальной, некрасивой и хваталась за любое внимание, а его проявляли мальчики.

С Аней они познакомились пять лет назад. К тому моменту Настя рассталась с последним парнем и решила больше не встречаться с мужчинами. Аня тогда разводилась, запускала музыкальный проект, была политической активисткой. Когда я спрашиваю Аню, как она в то время относилась к ЛГБТ, она говорит: «Считала, что толерантно, но на деле ни фига не толерантно. Я постоянно искала, что с ними не так, что у них сломано. В духе: если у них убрать лишнюю хромосому, то было бы всё с ними нормально».

Аня влюбилась в Настю примерно через год после начала войны. Полгода она подавляла чувства: «Я же гетеросексуальна». Потом Аня увидела интервью Юрия Дудя с Еленой Костюченко, в котором журналистка рассказывала о своих отношениях с Яной Кучиной. В голове у Ани что-то щёлкнуло, и, как она говорит, «пошёл процесс принятия».

Осенью 2023-го Аня призналась Насте в любви, чувства оказались взаимны: «Мы успели повстречаться до принятия закона [о признании ЛГБТ экстремистским сообществом], даже погулять». Тогда в Томске было два квир-френдли клуба, рассказывает Настя. Там, по её словам, девушки чувствовали себя свободными и защищёнными: «Приходишь с партнёром, можешь за ручку подержаться, посидеть, пообниматься».

Об отношениях с девушкой Аня рассказала маме. Та отнеслась «нормально». «Это не совсем принятие, но это лояльность», — говорит Аня и вспоминает, что у мамы был близкий друг-гей, так что она «адекватная».

Родители Насти об Ане не знают: «Мы редко созваниваемся, ещё реже видимся, и я не думаю, что они меня поймут и поддержат».

Девушки стали жить вместе, а меньше чем через месяц в Томске состоялся суд над Ксенией Фадеевой. Когда-то Аня поддерживала Ксению, поэтому адвокат Фадеевой пригласил её на суд выступить в защиту. У Ани уже была административка за митинг, и из-за отношений с Настей она испугалась, что, если выступит публично, её «подтянут» за экстремизм, — и отказалась. Аня плакала, чувствуя себя несвободной и переживая за Ксюшу, которая «как депутат очень многим реально помогала, даже тем, кто не по адресу к ней обращался».

Ксению Фадееву приговорили к девяти годам заключения. Аня писала ей в колонию, поздравляла с днём рождения и получила ответ. Суд они не обсуждали.

Настя очень боится за свою девушку. Вспоминает, как они вместе зашли в Альфа-банк, она взяла талончик в терминале, и, пока они ждали очереди, Ане пришло пуш-уведомление «с текстом вроде: добро пожаловать, ваше место в очереди такое-то, окно такое-то». Хотя она просто пришла за компанию с Настей. Девушки решили, что Аню идентифицировали по системе распознавания лиц.

— Мы ещё подумали, нигде ли раньше не засветились на камерах. Где-то, где поцеловались или обнялись. Так что теперь мы сдерживаемся, чтобы проявлять чувства друг к другу, — говорит Настя.

Поцеловаться девушки теперь не могут даже в квир-френдли местах.

— Мы были в молодёжном гей-клубе и стали целоваться. Работники нам сделали замечание, что так теперь нельзя. А раньше было можно. Теперь у них случился ребрендинг: заведение осталось, просто теперь там нельзя целоваться. И я даже на самом деле не сильно возмутилась, — размышляет Аня. — Хотя понимала, что это несправедливо: тут же гетеросексуальные пары ведут себя ещё откровеннее.

— Мы минимизировали все проявления [чувств] и привыкли к этому, — говорит Настя будничным тоном, как будто мы обсуждаем привычку есть овсянку на завтрак. — Просто привыкаешь и думаешь, что нормально не высовываться и жить в таком состоянии. Такая стратегия выживания.

И тут же добавляет:

— Ну, это ненормально, естественно. Всё, что происходит, ненормально. Но я не могу ни на что повлиять. Так что либо ты в этом живёшь, либо отсюда уезжаешь. А я очень привязана к [своей музыкальной] группе. Ну и страшно уезжать. Я ни разу не уезжала из Томска.

— Я очень боюсь преследований и сесть в тюрьму, — продолжает Настя. — И больше всего на свете хочу свободы. Чтобы мы как гетеросексуалы могли просто ходить по этой земле и вести себя как обычные люди. А ещё я бы хотела, чтобы Анин ребёнок знал о нас. Аня решила не говорить сыну о наших отношениях. Для него мы живём как сёстры. Целуемся, когда он не видит. Нам постоянно друг друга не хватает.

— Это самое тяжёлое для меня, — отвечает Аня. — Стрёмно жить в ситуации, когда я чего-то недоговариваю. Не могу объяснить своему ребёнку то, что он имеет право знать. Что это тоже отношения, что они такими бывают, что так устроен мир. Но сейчас важнее, чтобы он жил в комфорте. Хотя, думаю, он понимает, что у нас с Настей не дружеские отношения. Это сложно не почувствовать. А он чувствительный.

Аня планирует всё рассказать сыну, когда ему будет десять. По её мнению, к тому времени он поймёт, что у поступков бывают последствия, и не станет болтать.

Как и Настя, Аня не хочет уезжать. В Томске ей помогают с ребёнком бабушки и прабабушки, но главное — ей нравится её работа.

— Наконец я делаю в музыке то, что хотела делать. Я не готова это терять. Хочу делать это именно здесь. Это решающее. А вообще мне же постоянно снится Питер. Как увижу на фотках — сердечко ёкает. И если я буду переезжать, то туда, а не за границу. Только надо сначала Настю свозить туда и влюбить.

«Всё потихонечку вычищается». История Аяна

Аяну 34. Он похож на модель или актёра кино: высокий, красивый, с широкими скулами и иссиня-чёрными волосами. Когда мы договариваемся об интервью, он первым делом сообщает, что из Бурятии. И только потом добавляет, что гей.

Аян — не его настоящее имя, но тоже бурятское. Всё, что связано с Бурятией, очень важно для него. Говорит, «никто не задумывается, почему бурятские школьники проходят историю Римской империи, но не проходят вхождение Бурятии в состав России. А историка, который это „добровольное вхождение“ изучал, выдавили из страны».

Аян — врач, как и его родители. Они живут в райцентре и, по его словам, современные и либеральные, особенно мама. Она поддерживала любые увлечения сына, когда тот был ребёнком. Подростком Аян влюбился в кино, и мама купила ему диски с фильмом «Счастливы вместе» Вонга Карвая и ранними фильмами Франсуа Озона. Аян читал — и мама покупала книги Харуки и Рю Мураками, Юкио Мисимы, роман «Линия красоты» Холлингхёрста.

— Я у мамы спрашивал, когда вырос: как так вышло, что ты нам с братом всё разрешала? Она сказала: всё просто, нас в советское время воспитывали с ограничениями, и я решила, что буду своим детям всё разрешать. Ну, в рамках разумного. Я рос в 1990-е — в то время не было ютуба и [Людмилы] Петрановской. А у мамы всё как по наитию было.

В 14 лет Аян признался себе, что ему нравятся мальчики. Но в Бурятии познакомиться с кем-то похожим на себя у Аяна «не было никаких вообще вариантов». Ни клубов, ни квир-френдли мест там в начале нулевых не было. По словам Аяна, нет и сейчас. Все знакомства происходили онлайн.

Каминг-аут он совершил, когда поступил в медицинский вуз в одном из сибирских городов и приехал домой на каникулы.

— Мама сказала все нужные слова, что любит меня. Травмы не было. Мне в этом плане повезло.

Город в Западной Сибири, где он учился в медицинском вузе, в начале нулевых был гей-френдли. Аян говорит, он тогда общался с друзьями в клубах, которые не выставляли себя напоказ, но в то же время там можно было свободно общаться: «Никто ни от кого не таился».

Когда в ноябре 2023 года ЛГБТ признали экстремистским движением, Аян жил в Москве. Туда он переехал в 2017-м по работе. После февраля 2022-го он уже несколько раз подумывал об отъезде, но остался: понимал, что сразу работать врачом за рубежом не сможет.

— Уеду, только если будут вешать геев на улице.

Когда 1 декабря 2023 года в московских клубах прошли рейды, Аян решил, что это предупреждение всем ЛГБТ-людям. Некоторые квир-френдли заведения после этого закрылись. Остальные продолжают работать. Аян объясняет это тем, что «у них всё хорошо очень со связями, с крышей».

После рейдов квир-клубы Москвы, по его словам, стали осторожнее: на входах людей осматривают, и, если мужчина пришёл в юбке или с маникюром, «это как бы экстремизм», и его могут не пустить. (Как рассказали другие герои этого текста, на входе в некоторые квир-клубы посетители подписывают бумагу о том, что «не поддерживают и не относятся к ЛГБТ»). Но если мужчина в юбке отправится в Arma, то «там тебя никто тебя не спросит, тебя пустят в юбке, с маникюром, с мейкапом, и всем будет пофиг».

— Недавно я был на музыкальном фестивале. Мне там сделали стрелки с блёстками. После возвращался домой в метро и специально вглядывался, смотрит ли кто. И ни одного взгляда не было. Я эмпирически убедился в том, что мы и так знаем: в Москве всем абсолютно всё равно. Люди вообще не смотрят друг на друга.

Аян считает, что запрет ЛГБТ нужен, чтобы «убрать людей из инфополя, чтобы тотальная невидимость была». А с невидимками можно делать, что угодно, поэтому люди стали больше опасаться за свою безопасность:

— Раньше в приложениях знакомств до 90% профилей были с фотографиями. Сейчас половина фотографии убрали.

Чтобы защитить себя, Аян не знакомится в приложениях, где люди ищут партнёра только для секса. На свидания Аян ходит в публичные места — «в заведения либо куда-нибудь погулять». Если приглашает к себе или соглашается пойти в гости, сначала общается с человеком очно. Не берёт партнёра за руку на улице или на эскалаторе в метро. Но и не притворяется гетеросексуальным.

В общественных местах, которые Аян называет прогрессивными, можно и сейчас проявлять чувства открыто. На том же фестивале он был на свидании и в дружелюбной атмосфере позволил себе поцеловаться.

— В какой-то момент я понял, что мне неприятно притворяться. Если понимаю, что мне это не угрожает, открыто говорю: я — гей.

По словам Аяна, после ноября 2023 года из его мира исчезло свободное искусство. Аян любит фильмы, сериалы, а премьеры того же Озона про жизнь квир-людей теперь нельзя увидеть в кинотеатре или на стримингах. Всё, что косвенно связано с ЛГБТ-тематикой, исчезло из культурной повестки.

— Одна независимая прокатная компания в России купила фильм «Монстр». Нежный, тонкий, про подростков. Там про ЛГБТ. Он так и не вышел. Ведь если бы вышел — это сразу маски-шоу, спецназ в офис приедет. Вот это меня раздражает — то, что всё потихонечку вычищается.

Ещё Аян понял, что у него теперь нет будущего. Ему не даёт покоя желание иметь ребёнка. В этом он остался в одиночестве: «Знакомые [гей-пары] слышат, как я хочу детей, и думают: это не про нас». Аян считает, что «даже если завтра Путин умрёт» и война кончится, отношение к ЛГБТ не изменится. Говорит, не будет «ни брачного равноправия, ни законов, запрещающих дискриминацию». И ему придётся выбирать между настоящим — тем, что у него есть сейчас, — и мечтой о ребёнке. По его словам, сейчас у него нет сил планировать переезд: «Возможно, придётся отказаться от своей мечты».

— Сейчас я хочу, чтобы политический режим сменился. Прекратился патриархат. У всех у нас, ЛГБТ-людей, особенно ЛГБТ-мужчин, есть травма меньшинства.

Уже после того как мы поговорили, Аян присылает сообщение: хочет снова поговорить о Бурятии. Эта тема беспокоит его едва ли не больше, чем признание ЛГБТ экстремистами. Он расстраивается, что из-за бедности и безработицы много мужчин в Бурятии уехали воевать с Украиной.

Из-за обострённого чувства национальной идентичности Аян чувствует себя отчуждённо даже среди квиров: «Там тоже есть и ксенофобия, и расизм».

— Люди постоянно спрашивают, откуда я. Уточняют, из Кореи или из Японии. Москвичи убеждены, что какие-то японцы или корейцы приехали к ним и разговаривают на русском без акцента. Им трудно вообразить, что мужчина дальневосточной внешности, модно одетый, может быть бурятом или якутом. И я бы вернулся жить в Бурятию. Но квирам в этой стране комфортнее и безопаснее жить в столицах.

«Страшно здесь становится». История Марка и Марка

Марку 21. Он трансмужчина. Живёт в рабочем посёлке Новосибирской области с бабушкой, дедушкой, мужем и собакой Розамунд Мэри и работает в местном табачном магазине — продаёт «всякие парилки, которые хотят запретить».

— Меня запретили, скоро и работу запретят. Это удивительное совпадение. Наверное, мне пора утекать из страны. Но пока звёзды не сошлись. И я сижу здесь.

Марк говорит, что всегда осознавал себя как мужчину:

— Я помню, мне было два или три года, и мы с другом били палкой крапиву. Воспитатель кричала мне: «Ты же девочка, что ты делаешь?» И я подумал: чего?

В 14 лет Марк набрался смелости и решил поговорить с мамой:

— Я пошёл к матери и сказал ей: мам, я мальчик. И она такая: не неси чухню. Иди уроки делать.

Тогда же у Марка начала расти грудь, и он стал туго перетягивать её, чтобы «не мешалась». Мама предпочитала не замечать того, что сын делает себе больно. И даже увидев шрамы от селфхарма, не помогла ему — это сделала одна из учительниц, которая направила Марка к психологу. Сейчас он пытается научиться жить с рекуррентной депрессией.

За месяц до признания ЛГБТ экстремистской организацией Марк получил новый паспорт — на новое имя и с указанием мужского пола. Как он говорит, «успел запрыгнуть в последний вагон». Перед этим они с его будущим мужем — тоже Марком, ему 19 — получили справки F64 и 087у. До 30 ноября 2023 года эти справки подтверждали, что человек переосознал свой гендер, и позволяли записаться на операцию по смене пола и получить гормональную терапию. Оба Марка не успели это сделать, а теперь такие справки «не принимают учреждения, по ним нельзя из-за закона получать гормональную терапию, нельзя делать операции». Взвесив всё, второй Марк не стал менять паспорт и официально остался женщиной, чтобы пара смогла зарегистрировать отношения.

— Мы расписаны как мужчина и женщина. На наши взаимоотношения это не влияет, зато нам будет проще переезжать. Если один получил визу — другой как член семьи переедет вместе с ним. А ещё мы можем открыто проявлять чувства на людях: по документам пол у нас разный, так что мы ничего не пропагандируем.

От других транслюдей Марк узнал, что с новым паспортом у него всё ещё есть шанс сделать мастэктомию: она проводится как операция по корректировке внешности, а не смене пола. Но сделать её он не может — на это нет денег. Каждый день Марк утягивает грудь, чтобы скрыть её от посторонних глаз, из-за чего ему трудно дышать, а на теле остаются болезненные следы. Даже в жару Марк не носит открытую майку или одежду из тонкой ткани: одевается в чёрное, в несколько слоёв, перегревается и сильно потеет.

Оба Марка хотят уехать из России.

— Тут никто не знает, как обернётся завтрашний день. У меня нет гарантии того, что какой-нибудь неадекватный человек не напишет заявление. Просто за то, что я так выгляжу, — говорит тот Марк, что успел сменить паспорт.

По столичным меркам Марк не выглядит экстравагантно: чёрная одежда, чёрный пирсинг в носу и очки. Он скорее похож на Гарри Поттера, чем на фрика. Его мама — мастер по маникюру и с удовольствием делает «ноготочки» сыну и его мужу. Но для местных это слишком.

В июне к Марку на работу пришёл бывший одноклассник. В тот день работала его сменщица, и посетитель стал расспрашивать её про Марка. Он рассказал девушке, что когда-то Марк был другим: он был женщиной и назывался женским именем. Напарница оказалась адекватной, рассказала всё Марку и отношения к нему не изменила. Но осадочек, по словам Марка, от этого случая остался.

В другой раз Марки болтали около подъезда. Прохожий отругал Марка-старшего за то, что он «позорит мужской род своим пирсингом» и назвал его геем. «Страшно здесь становится в принципе», — резюмирует Марк.

Когда я спрашиваю у него, стали ли местные проявлять агрессию после принятия закона, он отвечает, что в целом так было и раньше: люди в посёлке всегда предвзято относились к квирам. Просто теперь они делают это чаще.

— Если у парня красные волосы, то ему напрямую говорят, что он пропагандирует ЛГБТ. Мой покупатель делал себе маникюр, наращивание, покрытие лаком. И несмотря на то, что у него есть девушка, ему в кофейне сказали, что он гей. Хотя человек даже не бисексуален, он натурал — просто ухаживает за собой.

Марку страшно, но он продолжает оставаться собой: красит волосы то в синий, то в малиновый, «ходит на ноготочки», проделал тоннели в ушах. «На мнение людей мне уже стало в этом плане всё равно. Я просто выгляжу, как мне нравится выглядеть».

В этот момент в разговор вступает другой Марк. Он говорит осторожно и немного печально о том, что на него нападки людей влияют сильно. Так что последние месяцы он пытается выглядеть неприметно:

— Когда я стал делать маникюр, у моих знакомых — и ЛГБТ, и гетеросексуалов — возникало много вопросов. Если я мужчина, то почему делаю маникюр? Почему у меня длинные волосы? В последнее время я одеваюсь так, чтобы не было вопросов. Ношу тёмную одежду, которая скрывает фигуру. Избегаю каких-то тем в разговорах с людьми.

Марк-младший работает в группе «Выход», которая оказывает ЛГБТ-людям юридическую и психологическую помощь. Он выглядит совсем юным со своей по-детски непосредственной улыбкой и лёгким беспорядком на голове из-за обросшего андерката.

Марк переживает за безопасность семьи. За младшего брата, которому не может рассказать правду о себе — «над ним будут издеваться в школе, он же с кем-нибудь поделится. Он очень доверчивый». За родителей — что их объявят не обеспечившими должное воспитание и отберут опеку над братом. За мужа, которого изобьют односельчане.

На случай самозащиты у Марка-старшего всегда с собой «перочинный нож с лезвием, которое по длине не подходит под холодное оружие». У Марков есть ещё и собака — но для любви, не для самозащиты:

— Собака у нас такая, что, если маньяк нападёт, она добежит до дома быстрее меня и захлопнет дверь на ключ, — говорит Марк-старший. Марк-младший улыбается.

Собака — первая, кого Марки начали готовить к переезду, о котором они постоянно думают как о неизбежной, хоть и смутной перспективе. Сейчас они копят деньги на прививки, чипирование и подходящую для авиаперелётов переноску.

«Боюсь, что нас перемелет жерновами истории». История Генриха и Тэля

Генрих и Тэль** — трансмужчины и пансексуалы. Генриху — 43. Тэлю — 39. Они вместе уже пять лет и в будущем надеются пожениться. Сфотографироваться вежливо отказываются:

— Если бы находились в другой стране, согласились бы. Но пока мы здесь, лучше не рисковать, — говорит Генрих. В паспортах у обоих остаются женские имена.

В раннем детстве над Генрихом совершил сексуализированное насилие брат отчима. Воспитывал Генриха дед-лётчик, который избивал ребёнка, обыскивал, читал дневники и записки.

— Когда мне было 14, я совершил каминг-аут и меня изнасиловали мои же друзья. Со словами «сейчас мы тебе докажем, что ты баба». Доказать не доказали, но пережить это было непросто. К этому времени я уже не доверял никому из родственников, и пойти мне с этим было тупо некуда и не к кому.

Тэль вырос в семье врача-алкоголика вместе со старшими братом и сестрой. Отец унижал и бил детей, часто кричал, а брат развлекался тем, что топил Тэля в ванной — до тех пор, пока он не «научился задерживать дыхание, чтобы не захлёбываться». Позже брат изнасилует Тэля — как он думал, чтобы скорректировать «в сторону девочки».

— Лет в семь я осознал себя, прочитав статью в журнале «Техника — молодёжи». Радостный подошёл к матери, сказал, что теперь всё будет хорошо, мне просто нужно сделать операцию в 18 лет. Она меня избила.

Уже будучи взрослым, Тэль вступил в гетеросексуальный брак, в котором прожил 10 лет. Отношения закончились скандалом: «Муж узнал про ориентацию и гендер и попытался убить». После этого Тэль скитался по чужим квартирам.

Сейчас Генрих работает логистом, Тэль — врачом. Коллеги не знают, что рядом с ними трансмужчины:

— Для всех я просто разведёнка без детей, которая живёт с подругами, — говорит Тэль.

С родителями Генрих и Тэль не общаются.

— Отболело, — говорит Генрих. — Я 15 лет искал общий язык с биологической семьёй, предлагал матери сходить вдвоём к семейному психологу. Только время потерял.

— Они никогда не примут меня, им нужна только красивая картинка, — вторит Тэль. — Нет смысла что-то доказывать. Любовь или есть — и тогда есть принятие, — или её нет.

Когда суд признал несуществующее движение ЛГБТ экстремистским сообществом, Генрих и Тэль особо не удивились:

— Как ребёнок 1980-х я подсознательно готов вообще ко всему, — говорит Генрих. — Хотя и надеялся, что у нас в запасе есть хотя бы ещё пара лет.

— А я был готов к уголовному преследованию и рад, что его всё ещё нет, — подхватывает Тэль.

Когда-то, лет 10 назад, Генрих верил, что в России однажды станут возможны однополые браки. В Москве были большие ЛГБТ-комьюнити и квир-френдли заведения — всё выглядело оптимистично. После начала войны жизнь стала напряжённее, но в целом он считал, что твёрдо стоит на ногах: хорошая работа, много квир-знакомых — внутри «стаи» он в безопасности.

Тэль чувствует иначе — с тех пор как он осознал и принял себя, «он не жил спокойно ни дня»: его задирали и косо смотрели на него на улице, дома «травила» мать. Она боялась за своих «нормальных» детей: родственник-квир мог помешать их карьере или выгодной дружбе. В вузе Тэля унижали. По его словам, он никогда не верил в то, что квир-людям в России можно будет жениться.

— У нас в стране принято давить всё, что выделяется из серого.

В те дни, когда мы общались с Генрихом и Тэлем, в московском метро на певицу Настю Ермак напал пассажир, принявший её из-за короткой стрижки за гея. Генрих очень переживает из-за этой истории и вспоминает, как в прошлом году в Петербурге мужчина избил в метро двух девушек за то, что они показались ему ЛГБТ-людьми.

Несмотря на страхи, усталость и скепсис, оба волонтёрят: помогают квирам решать бытовые вопросы и проблемы со здоровьем, с убежищем и пропиской, получать юридические консультации. В те дни, когда мы общались, в их квартире жил трансмужчина, который сделал мастэктомию. От него отказалась биологическая семья, и ему некуда было пойти, а после операции ему требовались поддержка и уход. Тэль добавляет, что волонтёрство — его способ молча протестовать. Помогая другим, они заявляют о себе.

Генрих и Тэль не похожи на восторженных оптимистов, которые следуют за мечтой и верят, что добро рано или поздно победит зло. Спрашиваю: неужели они надеются что-то изменить?

— Ну мы же пока здесь, верно? — ухмыляется Генрих. — А сидеть сложа ручки и ждать у моря погоды — не про нас. Не переношу бездействия. Если ничего не делать, ничего и не поменяется. И не получится ничего.

Сейчас обоим страшно.

— Я очень боюсь быть беспомощным, уязвимым, — признаётся Генрих. — Боюсь за своего партнёра, иногда до ночных кошмаров, до приступов паники и ярости. Потому что неспособен защитить [нас] законными путями. А ещё очень боюсь, что развяжется глобальный вооружённый конфликт.

— А я боюсь, что нас перемелет жерновами истории. Меня, мужа и друзей. И мы не успеем уехать. Боюсь прожить всю жизнь как раб, боюсь произвола полиции и властей, — говорит Тэль. И добавляет, что даже если внезапно сменится власть, «мозги у людей не переделаешь за секунду».

«Нас очень много, и мы сильные». История Виолетты

Виолетта** — трансженщина, пансексуалка и аромантик. Ей 25. Транспереход она начала вскоре после 30 ноября 2023 года. У неё нет справки, она не делала операцию и не меняла паспорт. Виолетта давно переехала от родителей из Ленобласти в Петербург, общается с ними по телефону, но в гости не ездит: опасается. О её переходе они не знают.

— Родители — не те люди, от которых мне важно получить принятие. Они расскажут всем вокруг, пойдут слухи. Моя безопасность будет под угрозой.

Виолетта говорит, её мать и отец не разбираются в ЛГБТ-тематике: «Им просто сказали, что геи — это плохо. Они не знают даже, что есть кто-то ещё кроме геев». Говоря о них, Виолетта описывает идеальный портрет патриархальной семьи, где мама готовит, убирает, моет посуду, стирает, ходит на работу и воспитала двух детей (у Виолетты есть сестра), а папа «просто живёт на готовеньком». По её словам, родители «получают информацию из подвластных правительству источников: ТВ, каналы в Telegram».

— Я бы не удивилась, если бы они донесли на меня — и подумали, что сделали мне добро.

Сейчас Виолетта вместе с коллегами работает над медиапроектом, который поможет ЛГБТ-персонам заботиться о своей информационной безопасности:

— Квиры в России находятся под постоянной угрозой просто из-за того, кто они. Люди постоянно оставляют очень много данных о себе. А у государства есть мощности, куча программистов и серверов, через которые они могут получить доступ к этим данным.

В том, что она трансперсона, Виолетта призналась себе в конце 2023-го. У неё начались гендерная дисфория и сильный стресс. Она бросила работу и нашла психолога в группе «Выход», которая помогла ей во всём разобраться и решиться начать переход. До тех пор Виолетта не считала себя ЛГБТ-персоной, хотя всегда знала, что пансексуальна: «Мне было интересно всё».

После того как Виолетта сделала каминг-аут, многие друзья «буквально за неделю» перестали с ней общаться «и не приглашали больше никуда никогда». Она признаётся, что «это было очень-очень больно», но ей помогли в сообществе таких же людей, как она. «Нас очень много, и мы сильные, — говорит Виолетта, — несмотря на то, что нас пытаются задавить. Главное — не оставаться в одиночестве».

До 30 ноября 2023 года Виолетту не интересовал активизм: она не ходила на митинги и акции протеста. Новый закон подвёл её к тому, чтобы держаться своих и помогать тем, кто остаётся в России. Теперь она проводит аудиты безопасности в организациях, связанных с уязвимым меньшинством. Активная на работе, на улице Виолетта старается не привлекать к себе внимания:

— Я всё еще выгляжу не очень, хотя уже лучше. Повезло с физиологией: у меня тело построено по женскому типу, но люди всё равно видят, что я рождена мальчиком. Я могу обнять человека, поцеловать на прощание, но мы не пойдём, держась за руки: это привлечёт внимание. Если бы мы наперекор всему взялись за руки, то испытали бы стресс.

Когда я спрашиваю, что может случиться, если она прогуляется по городу за руку с кем-то, она отвечает, что боится не столько полиции, сколько прохожих. По словам Виолетты, она не любит конфликтов с людьми и никогда не пытается что-то им доказывать.

На случай самозащиты от агрессивных мужчин у неё есть два газовых пистолета. Когда я спрашиваю, зачем два, она терпеливо объясняет, что первый — с электронным спуском, второй — с механическим. Один — двуствольный, другой — четырёхствольный. И добавляет, что не хотела бы их применять, разве что напугать.

Пока Виолетта в процессе перехода, она старается выглядеть гендерно-нейтрально. Недавно она решилась выйти на улицу в юбке, поддавшись уговорам подруги. Но это было ночью. Большинство вещей в её гардеробе — унисекс: джинсы, рубашки, футболки.

— Государство может диктовать всё что хочет. Завтра они могут запретить сандалии. И кто им что скажет? Они просто скажут: сандалии — это признак Экстремистской Организации Сандаленосцев, например. И кто им воспротивится? Никто. Даже если это звучит как абсурд — а это звучит как абсурд. И чтобы выжить, я буду делать именно так, как говорят, — ну, чтобы не привлекать к себе внимание. Пока что протесты не помогли, и протестовать в одиночку смысла нет. Сейчас лучше каждому сосредоточиться на индивидуальном выживании и по возможности покинуть Россию. Это моя цель на ближайший год. Уехать туда, где я смогу жить обычной жизнью.