«Миленький, привязывай меня помягче»

После публикации текста о насилии в психиатрической больнице в карельском посёлке Матросы в редакцию «Новой вкладки» написали другие пациенты этой клиники, которые подтвердили рассказанное. Кроме того, откликнулись жители других регионов России, лежавшие в психиатрических стационарах. Одна из девушек лечилась в детском отделении, где провинившихся подростков в качестве наказания привязывали к железным кроватям. «Новая вкладка» рассказывает истории пациентов, которые согласились пообщаться с журналистом. В разное время они лежали в психиатрических больницах Ростовской и Ленинградской областей и Карелии.

Ковалёвка

В 2009 году, когда Юлии Фёдоровой было 27 лет, она первый раз оказалась в Аксайском филиале психоневрологического диспансера в Ростовской области. В народе эту больницу называют Ковалёвкой — по названию одноимённого посёлка в Аксайском районе. Девушка рассказывает, что её обкололи какими-то препаратами и привязали к кровати сразу после госпитализации. В тот раз — принудительной, из-за тяжёлого состояния Юлии. Потом девушка лежала в этом диспансере ещё шесть раз, но обращалась к врачам уже сама, когда чувствовала, что ей необходима медицинская помощь.

Сначала у Юлии диагностировали рекуррентную депрессию и лечили антидепрессантами, но потом, в другой больнице, определили, что у пациентки шизоаффективное расстройство и подобрали другие лекарства. По словам девушки, в Ковалёвке было только медикаментозное лечение. Психолог общался с ней лишь перед выпиской: Юлия проходила тесты с картинками. Она говорит, что во всех ПНД, в которых она лечилась, встреча с психологом была только перед выпиской.

Бытовые условия в Ковалёвке похожи на те, о которых рассказывали пациенты Республиканской психиатрической больницы в Карелии: банный день раз в неделю, отсутствие шампуня и туалетной бумаги, запрет телефонов, редкие прогулки с близкими, невкусная «типично больничная еда».

— Если совсем несъедобно, то просто жуёшь хлеб и ждёшь вечерней передачки от родни. Там лежали пациенты, к которым никто не приходил, мы угощали их своими продуктами, — вспоминает Юлия.

По её словам, отношение докторов к пациентам было ровное, «скорее, даже пофигистичное», но «врач могла насмехаться и унижать при случае». Например, доктор так говорил о татуировках Юлии, которыми она закрыла шрамы: «Ты точно нездорова, нормальный человек такое со своим телом не сделает». Встречу с врачом иногда приходилось выпрашивать несколько дней, да так и не дождаться. Утренние обходы Юлия описывает как чисто символические: доктор заходил в палату, окидывал взглядом пациентов и уходил.

Младший медицинский персонал часто кричал на больных матом. Если пациенты начинали помогать санитаркам по их просьбе, отношение, по словам Юлии, «менялось на более мягкое, человеческое». Санитарки предлагали больным мыть посуду, полы в палатах и коридорах, помогать со стиркой и уходом за лежачими больными. Если люди соглашались, после этого они каждый день фактически работали за санитарок. По словам Юлии, за это пациентов выводили курить и давали положительную характеристику для врача, что ускоряло выписку: «В последующие госпитализации [таких пациентов] уже узнавали и сразу спрашивали „Мыть будешь?“».

Она вспоминает, как на ночь её привязали к кровати хлопчатобумажными лентами, простроченными вдоль зигзагом, чтобы они не тянулись. К середине ночи Юлии удалось распутать одну руку, она освободила вторую — и спать стало легче. По словам девушки, вязки применялись, когда человек был в психозе и опасен для себя и окружающих, но от лент могли оставаться синяки на запястьях и щиколотках. Развязывали пациентов только с согласия лечащего врача, поэтому в скованном положении они оставались как минимум до утра.

— Часто можно было слышать крики привязанных из отдельной надзорной палаты, обычно это была бессвязная речь и мат. Но бывало так, что человек приходил в себя, просил пить, другие пациенты поили его, ходили на сестринский пост с просьбой развязать [его] или сами тихонько делали это или ослабляли узлы (за это могли оставить всё отделение без курения). Если человек просился в туалет, то санитарки давали утку, а пациенты потом выносили и мыли, — рассказывает Юлия.

Сейчас она находится в медикаментозной ремиссии: пьёт антидепрессанты и нейролептики, строго придерживается распорядка дня. После Ковалёвки Юлия лечилась в психиатрической больнице № 13 в Москве и в Люберецком психоневрологическом диспансере в посёлке Томилино в Подмосковье. Она говорит, что порядки в разных больницах везде плюс-минус одинаковые: те же бытовые условия, те же вязки, то же равнодушное отношение врачей. Удачную схему лечения ей смогли подобрать в Москве.

О диагнозе Юлии знают только муж и близкие люди. Коллегам она об этом не рассказывает из-за сложивщихся у многих россиян стереотипов о людях с психиатрическими заболеваниями.

Свирка

16-летняя София много раз лежала в разных психиатрических стационарах, но особенно ей запомнились два в Ленинградской области: детское отделение Свирской психиатрической больницы в городе Лодейное Поле и психиатрическая больница в посёлке Ульяновка.

В 2022 году, когда Софии было 13 лет, она сбежала из дома в Тихвине из-за плохих отношений с мамой. Так девочка оказалась в социально-реабилитационном центре для несовершеннолетних «Светлячок», где впервые начала принимать гормональные препараты, назначенные психиатром. Из-за них она стала переедать, над нею насмехались воспитатели, отношения со сверстниками не складывались. Спустя четыре месяца София сбежала и пошла в полицию, но школьницу вернули обратно в социальный центр. А уже на следующий день, получив разрешение её матери, госпитализировали в Свирку (так жители региона называют Свирскую психиатрическую больницу).

— Назначали мне вальпроевую кислоту для стабилизации настроения, но это лекарство мне не помогало. Ещё назначили «Неулептил» — корректор поведения. Мне было от него очень плохо: постоянно хотелось спать, но я не могла, — вспоминает девушка.

По её словам, в Свирке кормили пять раз в день и давали смотреть телевизор, но зимой в больнице очень холодно: ей приходилось спать под пятью одеялами. При поступлении Софию поместили в изолятор — отдельную «диагностическую палату», где из-за холода она заболела. Принимать душ, говорит девушка, детям разрешали раз в неделю:

— Помещение [душевой] как на зоне, наверное: два душа и одна ванна. Принимали душ вместе, по четыре-пять человек, по двое на каждый, один мылся в ванне. Никаких шторок и перегородок. Туалетную бумагу нам выдавали санитары на посту. Шампунь, зубную щётку можно было попросить у сестры-хозяйки. Утром и вечером она каждому выдавливала немного пасты для чистки зубов.

Софии запомнился мальчик Саша, который лежал в Свирке на матрасе на полу в коридоре, чтобы быть под наблюдением санитарок, и ходил под себя. Однажды София увидела, как санитарка разозлилась и назвала Сашу опарышем, когда он в очередной раз обкакался.

По словам девушки, провинившихся детей привязывали к железным кроватям без матраса в качестве наказания. София рассказывает о девочке-подростке Юлии, которую положили в отдельную плату и привязывали на голую сетку: «Она там лежала в одиночестве и орала, всем было плевать». Смирительные рубашки делали из простыней.

— Две простыни связывались углами. Узел двух завязанных простыней накидывали на спину, на позвоночник, руки обматывались в эти простыни. Потом это всё стягивалось, как смирительной рубашкой, и руки человека завязывались. В таком состоянии человек мог проходить достаточно долго, — вспоминает София.

Спустя два месяца её выписали, но вскоре ей стало ещё хуже: девушка решила покончить с собой. Софию спасли, и она снова оказалась в Свирке.

— Я уже не верила, что буду жить. Писала всем, что оттуда не вернусь, такое было безнадёжное состояние, — вспоминает девушка.

Ульяновка

Спустя четыре месяца Софию выписали, но всё закончилось новой попыткой суицида. На этот раз её госпитализировали в психиатрическую больницу в посёлке Ульяновка, потому что Софии исполнилось 15 лет и на детское отделение в Свирке её уже не брали. По словам девушки, в Ульяновке (так жители называют местную психбольницу. — Прим. ред.) она «как будто попала в стереотипный дом сумасшедших из американских фильмов»:

— Меня завели в надзорную палату: туда кладут всех, кто впервые прибыл в больницу. Выдали белую ночнушку, забрали всю мою одежду, кроме трусов. Я прохожу в эту палату и понимаю, что не хочу и не могу здесь лежать. Там все были не в адеквате: с органическим поражением мозга, шизофренией и галлюцинациями. Они меня очень пугали.

По словам Софии, мыться в Ульяновке разрешали раз в полторы-две недели, агрессивных пациентов вязали красными хлопковыми лентами. «Санитарки как-то по-особому это делали: так, что, когда человек тянет эту ленту, пытается высвободить руку, лента затягивается ещё сильнее», — поясняет девушка.

Она рассказывает, что молодая врач назначила ей нейролептики в высокой дозировке, из-за чего постоянно хотелось есть и спать и были сильные запоры. Лечение не помогало.

— Я подошла к врачу и сказала, что хочу выписаться. Она начала на меня кричать, что я у неё «полгода по недоброволке пролежу», — вспоминает София.

Она написала отказ от госпитализации, но её не выпустили. Состоялась врачебная комиссия, которую девушка называет «безумной и безнадёжной», потому что никто из врачей её не слышал, а потом прямо в больнице прошло судебное заседание, которое длилось, по словам Софии, минут десять. Судья постановил оставить её на принудительное лечение в больнице на неограниченный срок. Девушка говорит, что её продолжили лечить нейролептиками в высоких дозировках:

— Было очень плохо. Сначала я пыталась врачу что-то говорить, подходила в коридоре с просьбой снизить дозировку. Она говорила: «Уйди от меня» — и всё. Ещё могла кричать, что я не нужна никому: ни матери, ни кому-то другому.

Когда спустя два месяца Софию выписали, всё повторилось: новая попытка суицида и госпитализация в Ульяновку. Девушке снова назначили нейролептики, которые ей не помогали.

Софии стало лучше, только когда в 2024 году она нашла в Санкт-Петербурге психиатра, который поставил ей верный диагноз — пограничное расстройство личности (ПРЛ) — и назначил другое лечение, включая психотерапию. Сейчас София живёт с бабушкой и учится в медицинском колледже в Санкт-Петербурге. Попыток суицида и обострений заболевания у неё больше не было.

Матросы

Супруги Балановские, Анастасия и Евгений, лечились в Республиканской психиатрической больнице в посёлке Матросы в Карелии. Последний раз они там были в 2015–2016 годах, но, прочитав историю Ивана Хломко, поняли, что с тех пор ничего не поменялось.

Анастасия два раза лечилась в девятом отделении в палатах, из которых можно свободно выходить и гулять, а последний раз, когда после рождения ребёнка у неё началась депрессия, — в закрытом отделении. Про больницу она рассказывает то же, что и другие пациенты: плохая еда, галоперидол, сквозняки, просьбы санитаров делать их работу за сигареты, психологическое насилие.

С будущим супругом, Евгением, Анастасия когда-то познакомилась в этой больнице. По её словам, медработники насмехались над ними, когда они вместе сидели на диване. Её шокировало, что в выписном эпикризе врачи написали, что она общалась с мужчиной неопрятного вида, склонным к деструктивному и суицидальному поведению.

Евгений несколько раз лежал в девятом отделении с 2010 по 2016 год. В больницу он обращался сам, из-за суицидальных мыслей и депрессии, но в итоге перестал там лечиться, потому что «начались беспредел санитаров и закручивание гаек».

— С момента, как ты отдаёшь им паспорт, ты для них никто и звать тебя никак, — рассказывает Евгений.

По его словам, отношение младшего медицинского персонала к пациентам ухудшалось с каждым годом. Если сначала он приезжал в больницу восстановиться, то последний раз ему стало едва ли не хуже: санитары «морально тебя опускают» и угрожают. «Напишем тебе такое в эпикризе, что ты совсем дурак будешь», — цитирует Евгений реплики младшего медперсонала. По его словам, пациенты других отделений, которых он встречал на флюорографии, боялись медработников:

— Когда они видят человека в белом халате, они наклоняются, руки складывают и наклоняют голову: они боятся их, боятся санитарок.

Евгений вспоминает платную геронтологическую палату, где лежали пожилые люди, которых туда привезли родственники.

— Санитарам по ночам за ними следить не хотелось. Они брали нас, мужчин, которые, ну, будем говорить так, нормальные, и [говорили]: «Давайте привязывайте их». Я вот зашёл раз в палату, бабулечка такая сидит и говорит: «Миленький, привязывай меня помягче». А там кушаками надо привязать. Я отказался, сказал, что беспределом этим заниматься не буду. Это издевательство. Они привязывают на всю ночь, и на них [пенсионеров] памперсы одевают.

По словам Евгения, пациенты не знают, как правильно фиксировать человека, и могут сильно травмировать пожилых людей.

После выписки в 2016 году из Республиканской психбольницы Евгений обратился в диспансер, где ему подобрали лечение, и больше в Матросах он не был. Анастасия раз в полгода ходит к врачу и сейчас живёт без таблеток. У неё две работы, у Евгения пенсия по инвалидности. Раньше они занимались психоактивизмом в клубе Agriculture в Петрозаводске, в том числе рассказывали о нейроотличных людях и особенностях своих болезней. Но в 2022 году клуб вынужденно закрылся, и сейчас Балановские живут довольно замкнуто.

София и супруги Балановские считают, что со стигматизацией ментальных заболеваний нужно бороться, а улучшение условий труда медработников решило бы многие проблемы в российской психиатрии.