В январе 2025 года жительница Петрозаводска Елена Хломко по рекомендации врача согласилась на госпитализацию своего 29-летнего сына Ивана с редким генетическим заболеванием. Его увезли в Республиканскую психиатрическую больницу, а уже через пять дней он оказался в реанимации с заражением крови и отказавшими почками. Ему пришлось ампутировать ногу. В клинике, куда перевезли Ивана, его матери сказали, что это могли быть последствия длительного сдавливания. Но после публикации в карельском СМИ медики с Еленой общаться перестали. Зато заговорили пациенты больницы. Они рассказали «Новой вкладке», как людей привязывают к кроватям кушаками от халатов, запирают в палатах без туалета и заставляют мыть полы и менять утки вместо санитаров.
Рисунки для этого материала сделаны художником, который был в РПБ на обследовании
«Привезли живой труп»
Когда Ивану Хломко было 19 лет и он проходил срочную службу в армии, родители, общаясь с ним по телефону, стали замечать спутанность его речи. Тогда они списывали всё на помехи со связью, но когда Иван вернулся, появились и другие проблемы, в частности у него нарушилась координация движений. Заболевание развивалось медленно, поэтому долгое время Елена и Валерий Хломко не могли понять, что происходит с сыном. Они обращались к разным специалистам, но редкий диагноз — хорея Гентингтона — врачи смогли поставить, только когда Ивану исполнилось 24 года. Постепенно он стал забывать, как ходить в туалет, как говорить, как есть. Сейчас ему 29.
Болезнь Гентингтона — наследственное, медленно прогрессирующее заболевание нервной системы, вызывающее непроизвольные, переходящие от одной части тела к другой движения, которые невозможно подавить (хорея). Болезнь сопровождают психические нарушения.
В начале 2025 года родители Ивана обратились к психиатру Евгении Морозовой, у которой он наблюдался в психоневрологическом диспансере: состояние молодого человека ухудшилось, и он практически перестал спать. К тому же супруги хотели получить медицинское заключение, чтобы через суд признать сына недееспособным. Это позволило бы им получать за него пенсию. Для оформления этого заключения врач направила Ивана в Республиканскую психиатрическую больницу (РПБ) в посёлке Матросы недалеко от Петрозаводска.
В Карелии её часто называют «Матросами» — так же, как и посёлок. Это единственная психиатрическая клиника в республике, где пациенты могут получить помощь в стационаре. Пост главного врача в РПБ с 2010 года занимает Ирина Глатёнок.
В среду, 22 января 2025 года, Ивана приехали забирать на госпитализацию в «Матросы» два санитара. Елена говорит, что сделать это было непросто, ведь сын редко выходил из дома и никуда не хотел ехать с незнакомцами, но в конце концов двое сильных мужчин смогли его увести. По словам Елены, в больнице её успокоили, что сыну будут давать только те таблетки, которые он уже принимал. За ним должны были только наблюдать — психиатр Антон Шевцов и младший медицинский персонал. Раз в день родители звонили в шестое отделение и узнавали у врача, что с сыном всё в порядке.
В субботу, после общения с медсестрой, Елена Хломко забила тревогу. «Женщина рявкала в телефон и говорила, что Ваня постоянно спит. А он вообще неспящий человек», — поясняет она.
Елена написала знакомой, которая работает в РПБ. И получила от неё странное сообщение: «Ленчик, вообще полный неадекват. Вчера работала на смене, у меня девочка пошла на отделение узнать, как там Ваня. На неё такой крик подняли. Иди, мол, в своё отделение и там проверяй. О состоянии пациента узнавайте всё у врача, плиз». Больше на сообщения Елены знакомая не отвечала.
В воскресенье врач Шевцов сообщил супругам Хломко, что у их сына температура и ему дали ибупрофен. Но уже в понедельник, 27 января, Иван оказался в городской больнице скорой помощи, а затем — в Республиканской инфекционной больнице. Елене несколько дней не удавалось узнать, где лежит сын. Найти Ивана помогли знакомые: он лежал в коме в реанимации Республиканской больницы имени Баранова, куда его перевели из инфекционки 30 января.
Врач-инфекционист в РИБ по телефону сказал Елене, что им «привезли живой труп». У Ивана была высокая температура, чёрные холодные ноги и руки, отказавшие почки и заражение крови. Позже Хломко поговорила с врачом-гастроэнтерологом Республиканской больницы имени Баранова, которая объяснила, что у Ивана мог быть краш-синдром. Она предположила, что ноги и руки пациента были долго привязаны к кровати, из-за чего начался некроз тканей, а когда средства фиксации сняли, токсины хлынули в кровь. Это и могло стать причиной заражения крови и отказа почек.
Краш-синдром, или синдром длительного сдавления, —интоксикация, возникающая из-за продолжительного нарушения кровоснабжения сдавленных мягких тканей. Помимо местных симптомов (отёк, бледность кожи), характеризуется также системными патологическими изменениями, в том числе почечной недостаточностью.
Левую ногу молодого человека пришлось в итоге ампутировать. Елену пустили к сыну перед операцией и после: она видела странные чёрные следы на его ступнях и коленях и сфотографировала их.
Раньше, по словам Хломко, у её сына не было проблем с сердцем, почками, сосудами — всё это появилось после пребывания в РПБ. Записи с видеокамер родителям в больнице предоставить отказались.
Супруги Хломко обратились за помощью в местные СМИ, но после публикации в «Daily Карелия» врачи перестали общаться с Еленой и больше не озвучивали версию про краш-синдром.
Карельский Минздрав в день выхода материала сообщил в своём паблике во «ВКонтакте», что проводит проверку. И, не дожидаясь её результатов, заверил, что «меры длительного сдавливания» к Ивану не применялись, а ампутация ноги произошла из-за тромба. При этом в заявлении нет ни слова о том, почему Ивана после пребывания в психиатрической больнице пришлось сначала везти в больницу скорой помощи, а потом и в инфекционку. Также Минздрав заявил, что дежурный врач и другой персонал инфекционной больницы никаких комментариев родственникам пациента не давали.
Поскольку Иван Хломко до сих пор находится в реанимации Республиканской больницы имени Баранова, медицинских документов, где были бы описаны диагноз и течение болезни, у его родственников нет.
«Я видел, как его привязали»
Но история Ивана Хломко заставила говорить самих пациентов Республиканской психбольницы. Конечно, не всех. Большинство из них отказались от общения с журналистами, так как боятся принудительной госпитализации. Но некоторые сами вызвались поговорить с «Новой вкладкой» и даже заявили, что были свидетелями того, как Иван, связанный, лежал «пять суток на январском сквозняке» — в коридоре шестого отделения РПБ, прямо под установленной там камерой.
— Его вязали [к кровати] по рукам, это сто процентов, я видел даже, как он, привязанный, перекувырнулся через себя, заломав сам себе руки. Он физически сильный человек, — вспоминает Андрей Кузнецов из Петрозаводска.
У Андрея психическое расстройство, которое он в публикации попросил не называть. Проявилось оно поздно — в 30 лет. Вести обычный образ жизни этот диагноз ему не мешает, но раз в два-три года болезнь обостряется, и он попадает в РПБ. Острая фаза длится 8–10 дней, но его держат в больнице ещё 20–30 дней в ожидании стабилизации. Кузнецов лечился в шестом отделении Республиканской психиатрической больницы как раз в то время, когда там был Иван Хломко, в январе 2025 года.
Кузнецова возмущает, что врачи сказали родителям Вани, будто не давали сыну никаких дополнительных лекарств. Он считает, что это ложь: «Всем поступающим на „шестёрку“ дают волшебный укольчик, после которого пациенты много спят». Он добавляет, что пациентов накачивают препаратами до такой степени, что они едва доходят до туалета — «постоянно в тумане и в предобморочном состоянии».
«Полная дедовщина»
Андрей Кузнецов согласился на разговор на условиях анонимности, потому что, как и другие пациенты, состоит на учёте в РПБ и опасается, что его «насильно госпитализируют». О порядках в шестом отделении он хотел рассказать давно — и после случая с Иваном Хломко решился.
За полтора часа разговора мы успеваем обсудить многое: от жестоких вязок пациентов до ветхого состояния РПБ. Ремонта там не было со времён открытия в этом здании стационара, то есть с 1985 года. Покрашенные, как в подъезде, масляной краской стены и тяжёлые металлические кровати — так Андрей описывает «шестёрку».
Когда человек поступает в шестое отделение, его раздевают и забирают все вещи, вплоть до украшений. «Переодевают в секонд-хендовское тряпьё, и ты становишься безликим, ещё одним психом», — рассказывает Кузнецов.
В туалете в РПБ, по его словам, нет бумаги, и когда ты «интеллигентный новичок» и приехал в первый раз, ты «ещё не умеешь рукой попу вытирать», и это становится проблемой. Ещё Андрея возмущает бритьё пациентов общей одноразовой бритвой. В отделении есть два давних пациента, которые отвечают за бритьё лежачих больных: «Одного случайно порезал, тут же сполоснул её под водой и бреешь следующего». Такой подход, по мнению Кузнецова, чреват заражением крови.
В отделении, по словам Андрея, работают два врача, но они лишь совершают утренние обходы по понедельникам, средам и пятницам. Врачи, говорит он, общаются с пациентами корректно. Но всё лечение проводится медикаментами. Ни индивидуальных консультаций с психологом, ни групповых тренингов, ни уж тем более дискуссионных групп и сказкотерапии, о которых говорится на сайте РПБ, в «шестёрке» нет: психолога пациент видит только во время выписки. Есть реабилитационная комната, где можно самостоятельно почитать или порисовать, но никто ею не пользуется, уверяет Кузнецов.
Младший медперсонал, рассказывает Андрей, относится к пациентам «как к людям второго сорта», хотя именно эти сотрудники чаще других контактируют с больными. Медсёстры и санитары, говорит он, общаются с пациентами «исключительно на матерном и на повышенных тонах, переходят на личности». Палаты санитары часто называют «камерами» и заставляют пациентов убирать помещения вместо себя за «самые дешёвые сигареты».
— Пациенты дрючат полы, меняют утки, помогают другим пописать, меняют памперсы. Пациенты делают всё. У них [санитаров] это называется трудотерапия, — объясняет Кузнецов.
«Трудотерапию» за сигареты подтверждает ещё один пациент РПБ — Евгений Степанчук. Ему 39 лет, у него диагностирован БАР, но мужчина, ссылаясь на консультации с другими врачами, говорит, что у него депрессия. Впервые Евгений оказался в «Матросах» в 2018 году в девятом отделении, но лежать в «шестёрке» ему тоже приходилось. Порядки там он называет «полной дедовщиной».
Биполярное аффективное расстройство (БАР) — это психическое заболевание, которое характеризуется периодическими эпизодами повышенного настроения (мании или гипомании) и эпизодами депрессии, которые могут сменять друг друга. Мировая численность людей, живущих с БАР, оценивается на уровне 40 млн человек.
В девятом отделении лежат пациенты с более лёгкими, чем в шестом отделении, диагнозами — неврозами и депрессиями.
Андрей Кузнецов добавляет, что тех пациентов, которые убирают палаты и выполняют за санитаров их прочую грязную работу, персонал называет «работниками». Помимо сигарет таким людям полагается ещё и добавка к обеду или ужину. Её организуют за счёт питания других, «неработающих», пациентов.
— Работникам кладут больше еды, а нам недоливают чай и еду не докладывают. И ты каждый раз смотришь на всё это и думаешь: «Господи, я в чём провинился, почему я должен есть меньше?» — недоумевает Андрей.
Особенно уязвимы пациенты без родственников, которым не привозят передачки с продуктами. Но и те, у кого есть близкие в городе, тоже редко бывают сыты: от Петрозаводска до больницы 40 километров, много не наездишься. Кузнецов вспоминает, как постоянно ложился спать с чувством лёгкого голода и даже «тащил хлеб со столовой в трусах», хотя дома его не ест.
Тем, кто не может есть сам, как это было в случае Ивана, остаётся надеяться только на помощь других пациентов. Андрей рассказывает, как они вместе с соседями по палате кормили лежачих больных и следили за капельницами, выполняя работу не только санитаров, но и медсестёр.
Психиатр Максим Новиков, ранее работавший в Республиканской психиатрической больнице, подтверждая все перечисленные моменты, отдельно подчёркивает, что из бытовых аспектов пребывания в больнице складывается человеческое достоинство: «Унизительно себя можно чувствовать даже не потому, что тебя санитар бьёт, а потому, что ты в душ можешь сходить раз в неделю». Он вспоминает, как во время его работы в РПБ встал вопрос покупки прокладок для женского отделения — деньги на них собирали, публикуя в соцсетях посты с просьбой о помощи.
«Тело превращается в кусок камня»
Перечисленные условия в «шестёрке» сами по себе могли бы считаться пыточными, но этим мучения пациентов не ограничиваются. Привязывание к кровати, или вязки, как их называют в больнице, — распространённая в отделении практика. Для этого есть профессиональные фиксирующие устройства, но в «шестёрке», говорит Андрей Кузнецов, санитары чаще используют обычные кушаки от советских халатов. Его самого не раз привязывали к кровати, когда он поступал в больницу в тяжёлом состоянии.
Обычно это специальные ремни для рук, ног и бёдер с мягкими манжетами, которые снижают риски травмирования пациента.
— Тебя привязывают, и ты пытаешься вырваться из этого захвата: он как петля, он тебя стягивает ещё сильнее, — вспоминает этот травмирующий опыт Андрей. — Чем больше ты сопротивляешься, тем сильнее кушаки впиваются, и ты себе делаешь больнее. Тебе могут привязать ноги, привязать руки, распять тебя, как на кресте.
Для тех, кто попал в отделение в тяжёлом состоянии, есть совсем жёсткие вязки, говорит Кузнецов:
— Люди не контролируют себя, оскорбляют медперсонал. А они [санитары] как будто не понимают особенностей болезни, воспринимают лично и могут сделать больно. Они тебя связывают сзади в руках и пропускают петлю через голову, надевая её на шею. И ты оказываешься в подвешенном состоянии, голова сильно запрокинута. За полтора-два часа твоё тело превращается в кусок камня. И потом не можешь ни двигать, ни поворачивать ни головой, ни шеей.
О вязках в РПБ рассказывает и Евгений Степанчук. Его самого никогда не привязывали, но он видел, как это делают с другими пациентами: например, мужчину, который не хотел идти спать и сидел в коридоре, санитары притащили в палату и привязали на всю ночь к кровати.
Евгений говорит, что с пациентами в РПБ никто особо не возится: персоналу проще привязать человека, чем пытаться найти подход. При этом, если пациент сопротивляется, не понимая, что происходит, он тем самым может нанести себе ещё большие увечья. Степанчук предполагает, так могло получиться и с Иваном.
Видеокамер в палатах нет, держать у себя телефон пациентам не разрешают, поэтому доказать факты длительных вязок невозможно. По словам Андрея Кузнецова, на вязки попадает примерно каждый третий пациент, а связанный человек может пролежать так всю ночь. Он согласен, что ограничивать буйных пациентов нужно, но нельзя это делать так бесчеловечно:
— Санитары очень больно тебя вяжут. Они делают это как садисты: они не просто тебя привязывают, а делают это так, чтобы тебе была причинена максимальная боль.
В российском законодательстве не установлено максимально возможное время «наложения мер длительного сдавливания». Бывший врач РПБ Максим Новиков приводит для сравнения одну из стран ЕС, где он сейчас работает: там есть чёткая схема, как действовать медперсоналу в случае острых состояний: сначала пробовать говорить с пациентом, применять поведенческие техники, потом колоть успокаивающие лекарства. Фиксация тела и конечностей — крайняя мера, и применяется она только после успокоительных, чтобы пациент не мог себе навредить. Медперсоналу помогают охранники. Медсёстры и медбратья должны каждый час проверять состояние пациента, в палате ведётся аудио- и видеозапись. В идеале человек проводит «на вязках» минимальное количество времени.
— Вязки — это такая очень экстремальная история, где ты вступаешь в физический контакт с пациентом, когда он агрессивен. Потом медперсонал обязательно обсуждает, как до этого дошло и как этого избежать в будущем, — рассказывает Максим Новиков о работе в больницах той страны, куда он переехал.
Камера страха
Помимо вязок, в «шестёрке» есть наблюдательная палата с решётками, которая, по описаниям Андрея Кузнецова, похожа на тюремную камеру. Сюда помещают новичков, которые поступают в кризе, а также тех, кто нарушает правила распорядка.
Кузнецов называет её камерой страха, в которую пациенты очень боятся попасть: «Если ты нарушил правила, что-то украл или кого-то ударил, то сразу залетаешь за решётку». В камере царят хаос и антисанитария, сильно пахнет мочой. Пациентов оттуда не выпускают в коридор или покурить. Ночью нельзя выйти в туалет: пациентов оставляют в камере с ведром.
— И это ведро воняет на всю палату. Утром кто-то его выносит, но в течение дня не всем разрешают выходить, кого-то не выпускают. Кого не выпускают, писают опять же целый день в ведро. И этот смрад — бесконечный, — рассказывает Андрей.
Эту камеру вспоминает и Евгений Степанчук. Несколько лет назад он оказался в «шестёрке» после попытки суицида. Его привезли в «плохом состоянии» в приёмный покой на выходных и определили не в привычную «девятку», а в отделение для острых пациентов, в ту самую наблюдательную палату.
Евгений рассказывает, что был в шоке от этой «клетки». В помещении всё было разбросано и раскидано, стоял неприятный запах. День в этой палате был для него кошмаром, «как будто попал в страшный фильм, где ужасы про психиатрию показывают». Один из пациентов до него домогался, другой «летал в своём космосе». Днём Евгения водили в туалет после долгих криков и просьб, а ночью на всю палату выдавали то самое чёрное ведро.
Но больше всего ему запомнилось, как санитары обращались с пациентами:
— Слева мужчина ходит под себя. Заходит санитар, на него орёт: «Ты чё, урод, обоссался, что ли?» И берёт его и тыкает в матрас лицом, как собаку. Ребята, вы пришли работать, почему вы ведёте себя как мрази и как свиньи последние? Почему людей не считаете за людей?
Степанчук тут же оговаривается, что у санитаров маленькие зарплаты и, может, с более высокой оплатой таких случаев бы не было.
На момент публикации этого текста в стационаре Республиканской психиатрической больницы в «Матросах» не хватало шести медсестёр, четырёх медицинских психологов, двух психотерапевтов и двух психиатров (данные с сайта РПБ).
Психиатрический диагноз как клеймо
По мнению Андрея Кузнецова, такая жестокость стала возможна, потому что в больнице все — санитары, медсёстры, врачи — друг друга прикрывают. Когда он был в больнице первый раз и сказал медперсоналу, что поговорит о вязках с адвокатом, одна из санитарок предупредила его, что не стоит этого делать, иначе его накачают лекарствами и могут оставить тут надолго. Поэтому Андрей передумал.
Врачам пациенты тоже не жалуются, так как те обходят палаты вместе с санитарами и медсёстрами. Санитаров, говорит Андрей, пациенты боятся. Он усмехается, что в шестом отделении есть стенд, где прописаны права пациентов.
Юрист «Команды против пыток» (признана в России иноагентом) Юлия Федотова рекомендует пациентам и их близким по возможности всегда пользоваться диктофоном при любом походе к врачу, а родственникам быть как можно громче и скандальнее, потому что с такими людьми руководство «не захочет связываться». Она советует сразу обращаться в полицию и Следственный комитет, если нарушаются права пациентов.
Юлия говорит, что добиться справедливости и наказать врачей можно, и приводит в пример приговор трём врачам тюремной Межобластной туберкулёзной больницы № 19 в Ростове-на-Дону. Их признали виновными в превышении должностных полномочий и приговорили к реальным уголовным срокам.
У «Команды против пыток» есть подробные рекомендации, как действовать, если вы столкнулись с насилием в стационаре или поликлинике.
Бывший врач РПБ Максим Новиков, подтверждая и практику вязок, и наличие наблюдательной палаты, и негуманное поведение санитаров, говорит, что в «Матросах» очень мало квалифицированного медперсонала. Для работы санитаром в России не требуется медобразования, при этом именно санитары чаще других сотрудников контактируют с пациентами. К тому же среди россиян старшего поколения психиатрический диагноз — это всё ещё клеймо, а стигматизации ментальных заболеваний нет только среди образованной молодёжи с «другими ценностями». Как можно догадаться, санитарами работают чаще представители первых, чем вторых.
В стране ЕС, где сейчас работает Новиков, санитар без медобразования к пациентам не допускается. Но при этом его зарплаты хватает на достойную жизнь, а укомплектованность кадрами в среднестатистической психбольнице гораздо выше, чем в России. Это, в свою очередь, позволяет персоналу стационара уделять больше внимания пациентам:
— Ну да, он приехал к тебе в психозе. Ну да, он лежит недобровольно, но что — он теперь после этого не человек, что ли? Это не так работает, — поясняет психиатр.
Впрочем, вспоминая свою работу в РПБ, Максим Новиков говорит, что там ужасные условия не только для пациентов, но и для персонала: «Там просто ад на земле. Если хотя бы половина историй, которые там происходили, всплывут наружу, у людей добавится седых волос».
«Балабановщина в худшем смысле»
Уехавший из России психиатр Максим Новиков — единственный из медиков, причастных к карельской психиатрии, который согласился пообщаться с «Новой вкладкой». В начале 2010-х годов он проходил в РПБ ординатуру, а несколько лет назад переехал в Европу. Несмотря на опыт работы в «Матросах», от рассказа про случай Ивана Хломко Новиков приходит в состояние шока — он закрывает лицо руками и говорит, что история выглядит правдоподобно:
— Не он один так лежал. О насилии в больнице известно давно, но это что-то запредельное, даже для РПБ. Для меня эта история — какое-то концентрированное зло. Балабановщина в худшем смысле.
Он добавляет, что за это должны «лететь головы вплоть до главного врача», потому что здесь очевидная халатность медперсонала.
Минздрав Карелии после своего первого заявления и обещания провести проверку, пока так и не сообщил о её результатах. И само ведомство, и проверяемая им больница не ответили на запрос «Новой вкладки». Хотя главврач РПБ Ирина Глатёнок в целом не чурается общения с журналистами и в интервью местным СМИ год назад рассказывала, что в её учреждении «палат для буйных и смирительных рубашек нет».
Поговорить с врачами и медсёстрами из «Матросов» нам также не удалось: от разговора с журналистом отказались девять человек, включая тех, кто уже давно не работает в этой больнице. Максим Новиков по просьбе «Новой вкладки» написал нескольким своим знакомым врачам в Петрозаводске с просьбой прокомментировать кейс Ивана Хломко, но никто из них не стал обсуждать произошедшее с журналистом даже на условиях анонимности.
Психиатр Новиков говорит, что в России многое решает заведующий отделением: иногда позиция в отношении пыточных условий — «нормально, ничего не делаем», но бывают врачи, у которых «нулевая терпимость к насилию». Он знает случай, когда санитара в РПБ уволили за удар пациента в лицо.
— Я не хочу говорить лозунгами, но вся эта история — про всеобщность насилия и про его распространённость, — заключает врач. — Люди привыкли с насилием жить и тащить силу везде. Насилие — это очень простой метод, как сделать человека более удобным. Тем более кто его будет слушать, [если] он больной.
Следственный комитет отказал Елене Хломко в возбуждении уголовного дела по факту причинения тяжкого вреда здоровью её сыну. В конце марта обращение женщины перенаправили в полицию: заявление приняли, но результатов проверки пока нет. Карельская прокуратура не нашла «оснований для мер прокурорского реагирования» и сослалась на то, что проверка Минздрава ещё идёт.
Андрей Кузнецов следит за своим здоровьем, ходит в спортзал и принимает необходимые лекарства, чтобы больше не попадать в РПБ.
Евгений Степанчук планирует открыть в Карелии частную клинику ментального здоровья, чтобы у людей была альтернатива «Матросам».
Республиканская психиатрическая больница готовится к своему 105-летнему юбилею и в преддверии этой даты заявляет, что гордится своими достижениями и стремится «к дальнейшему развитию и улучшению медицинской помощи».
Иван Хломко до сих пор лежит в палате интенсивной терапии в Республиканской больнице имени Баранова — в коме и с ампутированной левой ногой.
