Всерьёз и по приколу

У Карелии, по её Конституции, три равноценных названия: Республика Карелия, Карелия и Карьяла. Последнее — это наименование региона на трёх родственных языках: карельском, вепсском и финском. При этом Карелия — единственная республика России, где язык титульного народа не обладает статусом государственного. Но карельский и вепсский языки продолжают популяризировать. Журналистка «Новой вкладки» Ася Горецкая встретилась с двумя молодыми преподавателями из Петрозаводска, которые делают это по-разному. 24-летняя Валерия Графова общается на карельском с родными и учит ему на бесплатных государственных курсах. Её ровесник Ростислав Мельников — репетитор вепсского, который начал работать с языком «ради прикола» и считает, что у энтузиастов получается сохранять языки лучше, чем у государства.

Так себе и потихоньку

— Лучше бы с какой-нибудь школой договорились, сидели бы нормально! А так даже не попишешь толком! — возмущается мужчина, пробирающийся к длинному столу, составленному из нескольких парт.

Свободных мест в маленьком учебном кабинете почти не осталось, хотя до начала занятия ещё 15 минут. Некоторые вновь пришедшие ставят стулья сзади — им придётся писать конспекты на коленках.

Мы ждём урока карельского из бесплатного курса, который каждый год организует Ресурсный языковой медиацентр карелов, вепсов и финнов в Петрозаводске.

Карельский и вепсский — родственные языки коренных финно-угорских народов, которые живут в регионе. Карелов, согласно переписи населения 2021 года, несколько больше: всего в России около 32 тысяч человек, из них в Карелии — около 25 тысяч. Вепсы относятся к малочисленным народам: по последней переписи, их осталось около 4 тысяч человек, из которых более 3 тысяч — в Карелии. Оба языка находятся под угрозой исчезновения: за 10 лет число владеющих карельским сократилось на 27%, вепсским — на 40%.

В карельском есть три наречия: северо-карельское (собственно карельское), людиковское и ливвиковское. В Ресурсном центре в этом году набрали группы по северо-карельскому и ливвиковскому наречиям — учить их захотели около 50 человек.

— А вот ещё kudakui (Перевод с карельского – «так себе»)… Никогда у нас так не говорили — kudakui, — обращается женщина средних лет к преподавательнице, Валерии Графовой.

— Да вы что! У меня очень часто, — отвечает та. Некоторые ученики одобрительно кивают. — Раиса, у вас тоже? В Олонце, мне кажется, очень часто — и hil’l’akkazin (Перевод с карельского – «потихоньку»), и kudakui.

Людей старшего возраста, которые раньше слышали карельский язык в семье и на малой родине или общались на нём, на курсах большинство. Они стараются разобраться в разговорных синонимах уже знакомых слов. Некоторые демонстрируют погружение в детали, словно пытаясь экзаменовать молодую преподавательницу, но когда та даёт исчерпывающий ответ, с уважением переходят на «Валерия Михайловна».

— Говорят, что по мне не видно, но я всегда очень переживаю, когда беру новую группу, — рассказывает девушка.

Когда три года назад ей предложили вести занятия в Ресурсном центре, она беспокоилась, как отреагируют на преподавателя-третьекурсницу: Валерия тогда изучала финский и карельский в Петрозаводском университете. Но её тепло приняли: в кабинете всем желающим не хватало места даже стоя. Спустя три года спрос на эти занятия продолжает расти.

Бабушкины сказки

Валерии Графовой 24 года, карельский она преподаёт уже пять лет. Сначала обучала дистанционно группу из Сегежи, позже появились очные курсы в Ресурсном центре. Был у Леры и опыт частных уроков. Например, для папы и сына из Петербурга: они занимались вместе онлайн, но прекратили, потому что хотели изучать сразу три наречия карельского, а Лера специализируется на ливвиковском, традиционном для её региона. Она родом из Олонца, районного центра на юге республики, — это один из немногих городов Карелии, где на улице ещё можно услышать карельскую речь.

В семье Леры карельский знают все, немного отстаёт только младший брат, ему 19: он всё понимает, но говорить не может. Сама она общается на карельском с пяти лет во многом благодаря бабушке: та работала воспитателем в детском саду, писала песни на карельском и придумывала детские игры. Лера жила с ней летом в каникулы и когда болела, пока родители были на работе. Бабушка рассказывала маленькой Лере национальные сказки, и они вместе читали по-карельски. И сейчас, когда Лера звонит бабушке из Петрозаводска, они разговаривают на карельском.

— У меня мама тоже всё понимает, хоть и не так активно пользуется языком, как мы с бабушкой. Мы с мамой иногда переписываемся, она какое-нибудь там плохое слово, прости господи, по-карельски напишет: «Вот он shittu». Shittu — это говно по-карельски. Просто вот мы так говорим, да. Именно в таком, чаще негативном, контексте, — говорит Лера.

В пять или шесть лет Лера рассказывала на карельском сказку про колобка, которую услышала от бабушки. Та предложила внучке поучаствовать в карельском ежегодном конкурсе чтецов:

— Я туда пошла со стихотворением Зинаиды Дубининой «Linduine da tyttöine» — «Птичка и девочка». Оно было такое маленькое — три строфы. Прочитала и заняла второе место. Для меня это была радость. А бабушка говорит: «Мы должны занять первое».

Лере нравились стихи Дубининой, их любила бабушка, а сама автор сидела в жюри конкурса. «У неё все стихотворения грустные, но они о правде, на самом деле. И про деревни заброшенные… Например, она пишет о том, что теперь в деревнях не услышишь эту карельскую речь, и как бы деревня считается разрушенной», — рассказывает Лера.

В конкурсе чтецов она участвовала 12 лет подряд и всегда, кроме первого раза, занимала первые места. Лера читала стихи Дубининой, пока они с бабушкой не услышали, как один парень не справился с чтением карело-финского этноса «Калевала». У бабушки появилась идея: пускай теперь попробует Лера.

— Мы взяли руну оттуда, бабушка говорит: «Давай посчитаем, сколько там строчек». Я была в шоке: читаю и не понимаю половину. Мы готовились за полгода — бабушка говорила, что нельзя пойти позориться. Особенно если ты берёшься за «Калевалу»: ты должна её достойно представить. Созванивались и по строчке разбирали. У меня до сих пор в книге остались пометки бабушки по интонации.

Уже два года Лера заседает в жюри конкурса чтецов вместе с бабушкой. В прошлом году в очном конкурсе участвовали около 60 школьников.

— Многие члены жюри, которые судили конкурс, когда ещё я сама выступала, говорят, что с каждым годом, к сожалению, качество выступлений становится хуже и хуже. Потому что нет той самой карельской речи, которую в детстве слышали мы с ровесниками, — говорит Лера.

Она вспоминает, как на выпускном в девятом классе педагог выдала ей старое эссе со строчкой «Я хочу быть учителем английского». «На тот момент я не понимала, что то, что у меня есть, — это ценно».

В старших классах девушка решила всерьёз учить карельский. Нужно было выбрать вуз. «Мы смотрели программу в Финляндии, потому что я знаю, что там любят карелов, карельский изучают, в Йоэнсуу, например. Но я туда не хотела и сейчас не хочу. Для меня важно, чтобы карельский сегмент у нас в республике сохранился». Лера решила поступать на филфак в Петрозаводске.

Большая часть её студентов — люди среднего возраста. Многие используют национальные языки в работе: музыканты, актёры Национального театра, выпускники-лингвисты прибалтийско-финского направления в университете, которые не хотят терять квалификацию.

Сейчас у Валерии занятие с группой новичков — они учат карельский с нуля.

— Сегодня мы перейдём к теме знакомства, — начинает Валерия после проверки домашних заданий. — Что-то из этого, естественно, вы все знаете. Всё равно вспомним, поговорим. Первое слово — tuttavus, по чтению ничего сложного тут для вас нет. Tuttavus — это знакомство. Так сложилось, что карелы обращаются к собеседнику на «ты», но это не означает неуважительного обращения. Помните, я вам про это рассказывала?

По мнению Леры, в изучении карельского с нуля самое сложное — произношение. Всё пишется так, как слышится, но некоторые слова, особенно с непривычки, сложно прочитать, в том числе из-за гласных звуков, которых нет в русском языке. С этими сложностями, говорит Лера, сталкиваются в первую очередь те, кто не слышал язык в быту.

Рядом с преподавательницей сидит самая молодая студентка группы. Она внимательно всё конспектирует и сверяется с распечатками домашней работы. Софье 21 год, она выпускница колледжа и работает бухгалтером. На занятия девушка ходит вместе с мамой Раисой — та сидит рядом с дочкой. По-карельски говорит бабушка Софьи, поэтому, когда они с мамой узнали о бесплатных курсах, сразу записались. «Планирую изучать и дальше, чтобы можно было свободно общаться на карельском с родными и близкими, да и мало ли — пригодится в дальнейшем», — позже расскажет мне Софья.

— Они даже говорили мне, что над ними мама смеётся, когда они общаются по-карельски. Да, зато у них ещё есть возможность услышать, рассказать что-то дома, — говорит Лера. — Есть у нас и другие случаи. Гульнара, например. Она мне сказала: «Я пришла, потому что я живу в Карелии уже много лет, и мне кажется, не очень хорошо, что я не знаю карельского языка».

Шёпот

С уроков английского мы помним, что Иван — это Джон, Михаил — это Майкл, а Мария — Мэри. В карельском тоже есть свои вариации привычных нам имен: Анна — Анни или Аннёй, Ольга — Олёй, Николай — Микул, Александр — Шаня или Сантори (Шантори).

— In’a. Слышали In’a? — спрашивает Валерия собравшихся в аудитории.

— Меня хотели Ира назвать, и брат сразу «Иньёй» — и всё, не назвали! — смеётся одна из учениц.

— А вот Лена. У вас тут в тексте два варианта — Del’a и Leena, — продолжает Валерия. — Слышал кто-нибудь Del’a? Что интересно, у нас вот никогда так не называли. А с кем-то учеников на курсах разговаривала, мне говорили, что у них Del’a как раз была. То есть тут тоже зависит от территории.

Моё внимание привлекает тихий неразборчивый шёпот. На приставном стульчике во втором ряду сидит седой мужчина в костюме. Он не отрывает взгляда от Леры, его губы беззвучно шевелятся, а затем застывают в улыбке.

Чуть позже он ловит взгляд Леры и тихо произносит, как бы обращаясь только к ней:

— Kuibo sinuu kučutah? Minuu ei kučuta, minä iče tulen.

Она улыбается ему в ответ и тут же переключает внимание на остальную группу.

Я прислушиваюсь. Мужчина шепчет перевод как бы про себя:

— Как вас зовут? Меня не зовут, я сам прихожу!

Это Александр. Перед своим первым занятием он попросил Леру его не спрашивать. «Я просто пришёл послушать карельскую речь и узнать что-то новое. Вот сегодня, например, меня поразило, что есть такая форма — Del’a. Я жил и не знал. Хотя мою маму звали Лена, — сказал он мне после занятия. — Мой папа карел, мама ингерманландка. Разговаривали свободно на карельском, на финском. Я и брат разговариваем немножко, понимаем».

Своих детей Александр тоже пытался привлечь к изучению языка, звал на курсы, но безуспешно: «Они не хотели и не хотят понимать. Конечно, им некогда. Да и какие молодёжи языки, когда сейчас все занимаются выживанием».

— До 90-х я стеснялся говорить, что я карел, представляете, всегда стеснялся, хотя карел и есть, — говорит Александр. — Понимаете, люди вот даже сюда приходят и стесняются говорить на карельском языке. Наверное, в подкорке засело, что всегда раньше было неудобно и, можно сказать, даже запрещено говорить на нём.

В школе на уроке краеведения Леру как-то спросили, знает ли она, как переводится слово kannates — сметана.

— Я знала и не сказала специально, чтобы никто не понял, что я с этим связана. Меня одноклассники постоянно спрашивали о чём-то, они гордились тем, что я карелка. А мне как-то было стыдно, что меня называют. Естественно, у нас про все конкурсы карельские писали в газетах, все знали, что я выигрываю, поздравляли меня, а мне даже тогда было не по себе, потому что… Это был тот момент, когда ты думаешь, вот все такие одинаковые, а ты какая-то выделяющаяся.

Нодья и муми-тролли

— Чай будешь или кофе? — спрашивает меня высокий молодой человек с длинными русыми волосами и бородой. — Иван-чай у меня тоже есть.

Мы сидим на кухне панельного дома в районе Древлянка в Петрозаводске. Ростислав работает из дома и предложил мне зайти до начала занятий.

Откликаюсь на чай — всё-таки карельская классика.

— Он у меня сушёный.

— Сушёный — в смысле какой-то специфический?

— В смысле неферментированный. Я его под Пудожем собираю. На бывших совхозных угодьях, он там очень хорошо растёт. Но в прошлом году я не собирал. В тех местах, где я его рвал раньше, он, по-моему, кончился. А где его много, там дорога, и поэтому лучше его не рвать.

Ростиславу Мельникову 24 года, он репетитор вепсского и финского. Среди его родных вепсов нет: мама из «самого некарельского района Карелии» — Пудожа, папа — из Бреста. Родился Ростислав в Петрозаводске, но позже с семьёй переехал в Подмосковье. В новой школе он учил английский и углублённо немецкий. В 14 лет его увлёк финский — дома нашёлся старый папин учебник. Отец отвёл сына в скандинавскую языковую школу, куда Ростислав ходил до нового переезда — на этот раз в Петербург. Там он продолжил заниматься финским и решил изучать вепсский.

— Вепсский у меня изначально ради прикола был. Потом вот втянулся, — говорит Ростислав. Он брался за ижорский и водский, начинал изучать ливвиковское наречие карельского, но забрасывал, потому что в доступе не было материалов. А по вепсскому они были — самоучитель в PDF-файле.

После школы Ростислав вернулся в родной Петрозаводск и поступил в местный университет изучать вепсский и финский языки. Каждый год на кафедру прибалтийско-финских языков здесь набирают одну группу и делят её на маленькие подгруппы. Все вместе изучают финский, а на занятия по второму языку — вепсскому, английскому или одному из наречий карельского — ходят со своей подгруппой. В одной такой большой группе Ростислав учился с Валерией. Они одни из немногих, кто получил диплом бакалавра: из 25 человек выпустились 10.

Преддипломную практику студенты проходили в финно-угорской школе им. Элиаса Лённрота в Петрозаводске, которую в городе называют ФУШкой. По словам Ростислава, дети в средних классах не особо интересовались вепсским языком: в группе из двух-трёх человек «никто не соображал». А вот третьеклассникам было интересно и весело изучать новый язык. Школьная программа по родным языкам кажется Ростиславу странной: непонятно, чему дети учатся так долго и безрезультатно.

Вепсские места — Ленинградская область и юг Карелии. Быт и культура вепсов-язычников связаны с лесом, а у прионежских вепсов — с Онежским озером. В народе считалось, что вепсы — сильные колдуны. Это поверье отражается и в языке: здесь много заговоров и ритуальных слов. Когда я попросила Ростислава привести пример специфического вепсского слова, он выбрал «нодью» — тлеющий костёр, сложенный из брёвен. В русский язык в том же значении оно пришло из вепсского.

В свободное время Ростислав занимается переводами и оцифровкой словарей. За год он вручную ввёл в открытую систему интернет-словаря Glosbe более 20 тысяч вепсских слов и около 6 тысяч примеров употребления. «Сложнее было не вводить, а материал готовить. Один словарь был в электронном виде, и то битый, пришлось выправлять, а второй я сам оцифровывал — фактически я его спиратил», — поясняет Ростислав.

Переводит он то, что ему нравится: тексты песен, книги, поэзию. Немного освоил шведский, поэтому теперь перекладывает на вепсский «по предложению в день» «Муми-троллей» Туве Янссон. В свой блог на 50 человек Ростислав выкладывает вепсские адаптации стихов белорусского поэта Максима Богдановича.

Интерес к белорусскому — «это уже родословная»: его отец родился и до десяти лет прожил в Бресте. Язык Ростислав начал активно изучать в 2020 году — и тоже сам, а сейчас пишет на нём стихи:

— У меня три языка в стихотворной форме живут: русский, белорусский, вепсский. В принципе, я на этих трёх языках могу думать.

Ростислав в академическом отпуске в магистратуре — поставил учёбу на паузу перед дипломом, потому что нужно было на что-то жить, и он устроился на работу велокурьером. Ростиславу всё нравилось: спорт какой-никакой, можно слушать аудиокниги на свежем воздухе. Так молодой человек проработал, пока не нашёл первых учеников.

«Самую стабильную» ученицу Ростислава зовут Нелли. Девушка живёт в Петербурге и увидела объявление о дистанционных занятиях по вепсскому случайно — на «Авито». Редким языком она заинтересовалась на занятиях по изготовлению традиционных кукол в Культурном центре ингерманландских финнов. Вепсских корней у Нелли нет, но её сводный брат не говорит по-русски и живёт в Финляндии.

Кроме вепсского Нелли изучает корейский. У неё с детства трудности с правописанием из-за особенностей восприятия, но это не помешало ей изучать новые языки. Нелли говорит, что для неё это развлечение и инструмент саморазвития, в то время как многие россияне изучают иностранные языки с прицелом на будущее:

— Мне кажется, это особенность проживающих в России. Многие спрашивают себя: «А что мне это даст в будущем?» Ну, если у тебя смена по 13 часов и ты только поспать домой приходишь, то тебя и правда только это будет волновать. А если тебя волнует [судьба языка], то тебе будет очень грустно от этого. Будет какое-то депрессивное состояние.

Присмотреть за огнём

У Валерии есть подработка — набор карельских текстов из старых книг в Российской академии наук, а в следующем году она планирует защитить магистерскую диссертацию по карельскому. Но главное для неё — преподавание, она хочет, чтобы на этом языке говорили:

— Молодёжь — это показатель того, что в будущем язык будет жить. Поэтому я, конечно, верю в самое-самое лучшее. Надеюсь, если что-то угаснет, то тогда меня уже не будет на этом свете лет через 150 и я этого не увижу.

Ростислав в свободное время занимается разработкой собственного учебника вепсского, который ориентирован на разговорную речь. За основу он взял учебник финского Suomen Mestari, изначально созданный для обучения мигрантов.

Работу в академической среде Ростислав для себя не рассматривает: зарплата меньше, чем у репетитора, нужно ходить в офис и заполнять документы. По тем же причинам он не хочет устраиваться и в подведомственное Министерству национальной и региональной политики Карелии издательство, которое чуть не приостановило работу из-за отсутствия финансирования в 2024 году.

— Большая часть книг, которые они выпускают в последнее время, — с подписью «Продаже не подлежит». Они сразу их все распределяют по библиотекам, школам и так далее. То есть купить это легально никак. Вообще. Я не понимаю, конечно, этой политики. А они могли бы на этом зарабатывать, блин. Они делают уникальные вещи, но… Миннац решил иначе, видимо, — удивляется Ростислав.

Все мои собеседники сходятся во мнении, что карельскому и веппскому языкам нужен государственный статус, но, кажется, никто из них не рассчитывает на это всерьёз.

— Мы не сможем создать единый карельский язык, который может стать государственным: у нас три разных наречия. Я не думаю, что проблема даже в латинице. Проблема в том, что, если даже получится выбрать одно главное наречие, всем остальным это не понравится. Скажут: «Почему мы теперь должны переучиваться?» — говорит Лера.

Проблема вепсского, считает Ростислав, в обширной территории проживания представителей народа: кроме Ленобласти и Карелии, вепсы живут в Вологодской области и даже в Сибири. Невозможно продвигать язык с помощью официального статуса, потому что он так или иначе будет привязан к территории.

— В плане сохранения языков у меня анкаповский подход, — поясняет Ростислав. — Я считаю, что стоит на этом зарабатывать, что я и делаю. Этим должны такие же энтузиасты, как я, заниматься, государство может помогать, конечно… но пусть лучше стоит в сторонке и не мешает.

Нелли общается в чатах для практикующих вепсский, в одном из них около сотни участников, в основном жителей Карелии. Здесь они делятся новыми переводами на вепсский и материалами по истории и культуре. Девушка также смотрит передачи карельской национальной редакции ВГТРК, многие из них посвящены спектаклям, конференциям, фестивалям, книжным новинкам. Но для популяризации языка, по её мнению, нужен современный контент, который напрямую не связан с культурой:

— Было бы круто сделать вепсские стикеры!